Кулак Аллаха
Шрифт:
Ломаксу было семьдесят пять лет, но вопреки сочувственным вздохам Сэнди по его виду можно было бы предположить, что он забавы ради борется с медведями. Старый ученый одним ударом легко расправлялся с толстыми поленьями.
Высокий – ростом шесть футов с дюймом – Ломакс был одет в потертые джинсы и клетчатую рубашку. На его плечи ниспадали совершенно белые волосы, а подбородок обрамляла щетина цвета слоновой кости. Из расстегнутого ворота рубашки выбивалась такая же седина. Казалось, он совсем не ощущает холода, хотя Терри Мартин был рад, что не забыл захватить теплую куртку с капюшоном.
– Значит, нашли дорогу? Я слышал, как вы подъехали, – сказал Ломакс, одним ударом разрубил
Они пожали друг другу руки, после чего Ломакс жестом пригласил англичанина присесть на бревно, а сам сел на другое.
– Значит, вы – доктор Мартин?
– Э-э, да.
– Из Англии?
– Да.
Ломакс сунул руку в карманчик рубашки, извлек оттуда кисет и листок курительной бумаги, потом неторопливо принялся скручивать сигарету.
– Курить вредно, не правда ли?
– Думаю, что вредно.
Ломакс довольно хмыкнул.
– Мой доктор тоже так считал. Всегда орал, чтобы я бросил курить.
Мартин обратил внимание, что старик говорит о докторе в прошедшем времени.
– Надо полагать, вы нашли другого?
– Пришлось. Тот умер на прошлой неделе. В пятьдесят шесть лет. Стресс. Так какая нужда занесла вас сюда?
Мартин порылся в своем «дипломате».
– Прежде всего я должен извиниться. Скорее всего я зря трачу свое и ваше время, но мне все же хотелось бы, чтобы вы взглянули на эту фотографию.
Ломакс взял снимок и удивленно уставился на него, потом на Мартина.
– Вы действительно прилетели из Англии?
– Да.
– Вы выбрали чертовски длинную дорогу, чтобы показывать мне это старье.
– Вы узнали?
– Как не узнать. Я провел там пять лет.
Мартин чуть не лишился дара речи.
– Вы действительно там были?
– И жил и работал целых пять лет.
– В Тармии?
– В какой к черту Тармии? Это Оук-Ридж.
Мартин несколько раз глубоко вздохнул.
– Доктор Ломакс, эта фотография была снята шесть дней назад пилотом американских ВВС, пролетавшим над одним из разбомбленных предприятий в Ираке.
Ломакс поднял голову, из-под густых белых бровей ясными голубыми глазами долго смотрел на Мартина, потом снова перевел взгляд на фотографию.
– Сукины дети, – сказал он наконец. – Я предупреждал этих олухов. Три года назад я написал письмо, в котором говорил, что третий мир скорее всего воспользуется именно этой технологией.
– Что случилось с вашим письмом?
– А, наверно, выбросили в корзину.
– Кто?
– Да эти молодые умники.
– И вы знаете, что это за диски, эти соты внутри цеха?
– Конечно. Калютроны. Это точная копия старого предприятия в Оук-Ридже.
– Калю… что?
Ломакс снова поднял голову.
– Вы не физик?
– Нет. Я доктор арабистики.
Ломакс недовольно пробормотал что-то нечленораздельное, как будто не быть физиком означало совершить тяжкий грех.
– Калютроны. Калифорнийские циклотроны. Сокращенно – калютроны.
– И что они делают?
– Разделяют изотопы электромагнитным способом. Говоря вашим языком, они очищают уран-235, тот, из которого делают бомбы, от урана-238. Вы говорите, этот снимок сделан в Ираке?
– Да. Неделю назад цех случайно разбомбили. А этот снимок был сделан на следующий день. Похоже, никто не знает, что это такое.
Ломакс устремил взгляд на долину, глубоко затянулся и выпустил облачко голубоватого дыма.
– Сукины дети, – повторил он. – Понимаете, мистер, я живу здесь, потому что здесь мне нравится. Подальше от всего этого смога и автомобильного угара; этой дрянью я надышался много лет назад. У меня нет телевизора, но я слушаю радио. Это как-то связано с этим мерзавцем Саддамом Хуссейном,
– Да. Доктор Ломакс, расскажите мне о калютронах подробнее.
Старик затоптал окурок. Его взгляд снова устремился вдаль, только на этот раз он видел не далекую долину, а давно прошедшие годы.
– Тысяча девятьсот сорок третий год. Много лет прошло, а? Почти пятьдесят. Это было до того, как родились вы, как родилось большинство живущих сейчас людей. Тогда нас было всего ничего, крохотная горстка, и мы пытались сделать невозможное. Мы были молоды, полны сил и энергии, изобретательны и не знали, что это невозможно. Потому и сделали. Там были Ферми и Понтекорво из Италии, Фукс из Германии, Нильс Бор из Дании, Нанн Мэй из Англии. Были и другие. Ну и, конечно, мы, янки. Ури, Оппи и Эрнест. Я тогда был очень молод, двадцать семь лет. Большую часть времени мы просто нащупывали пути, делали то, что никто никогда не пытался делать, испытывали всякие штуки, про которые все говорили, что таких не может быть. У нас был настолько тощий бюджет, что сегодня на него не купишь и корову, поэтому мы работали дни и ночи напролет, спали урывками по несколько часов. Нам приходилось работать, потому что времени нам было отпущено еще меньше, чем денег. И каким-то чудом мы сделали бомбу за три года. Мы разгадали все тайны и сделали ее. Даже две: «Малыша» и «Толстяка». Потом летчики сбросили их на Хиросиму и Нагасаки, и весь мир сказал, что нам этого не следовало делать. Да… Только беда в том, что если бы бомбу не сделали мы, то первым был бы кто-нибудь другой. Немецкие нацисты, сталинская Россия…
– А калютроны? – напомнил Мартин.
– Да-а. Вы слышали о проекте «Манхэттен»?
– Конечно.
– Так вот, над этим проектом работало много гениев, но особенно отличались двое. Роберт Дж. Оппенгеймер и Эрнест О. Лоуренс. Слышали о них?
– Да.
– Думали, они коллеги, партнеры, да?
– Наверно, так.
– Ерунда. Они были соперниками. Видите ли, все мы знали, что ключом к бомбе был уран, самый тяжелый элемент в мире. И еще в 1941 году нам было известно, что ту цепную реакцию, которая нам была нужна, вызовет только его легкий изотоп, уран-235. Вся загвоздка была в том, как умудриться отделить семь десятых процента урана-235, затерявшегося в массе урана-238. Когда Америка ввязалась в войну, про нас сразу вспомнили. Годы нас никто не хотел замечать, а теперь генералам потребовался результат, и потребовался вчера. Обычная история. В общем, мы пробовали все мыслимые и немыслимые способы разделения этих изотопов. Оппенгеймер выбрал газовую диффузию. Он превращал уран в жидкое производное, а потом в газообразное, гексафторид урана, ядовитое и очень едкое вещество, с ним страшно трудно работать. Центрифуги появились позже, до них первым додумался один австрияк, которого русские сцапали и заставили работать на них где-то возле Сухуми. А пока центрифуг не было, дело с газовой диффузией продвигалось медленно и трудно. Лоуренс пошел другим путем, он решил разделять изотопы в электромагнитном поле ускорителей частиц. Понимаете, о чем я говорю?
– Боюсь, что нет.
– Идея очень проста. Ты разгоняешь атомы черт знает до какой сумасшедшей скорости, потом с помощью магнита искривляешь их траектории. Два спортивных автомобиля, один тяжелый, другой легкий, на большой скорости входят в вираж. Какой быстрее вылетит на обочину?
– Тяжелый, – догадался Мартин.
– Правильно; вот и калютроны работают примерно так же. Основной рабочий элемент калютронов – это гигантские магниты диаметром футов двадцать. Вот эти диски, – Ломакс показал на фотографию, – и есть эти магниты. Здесь вся компоновка оборудования точно такая же, как и у нашего детища в Оук-Ридже, в Теннесси.