Культура и империализм
Шрифт:
Разочарование Саида было связано и с набиравшим обороты постколониальным движением, отказавшимся от критики в пользу гордости и эйфории от утверждения своего положения «мандаринов» в университетской системе (во многом достигнутого благодаря многолетней борьбе самого Саида). Во-первых, их тематический разброс уходил далеко от собственных взглядов исследователя (зачастую молодые авторы сосредотачивались на политико-экономических вопросах из жизни новых государств, значительно расширив область приложения постколониальных идей на все гуманитарные и социальные науки), во-вторых, они отказывались от критической перспективы в пользу ненависти к «западному», обобщенному неясным термином «модерность». Тем самым эта группа исследователей стала претендовать на создание «другой» Европы, используя избранные концепции европейских же философов для политического неприятия «западного человека». Эта проблема остро ощущалась и в учебной аудитории, где пропали дискуссия, критические оценки, а авторитет Саида воспринимался «на слово». Это очевидное чувство дискомфорта требовало ответа, поиска своего источника, что нашло свое отражение и в финальных главах этой книги.
Современная нам эпоха демонстрирует грехи и тупики модернистского восприятия мира, отчетливо дающих знать о себе в социальных и политических потрясениях. Поиск решения, на мой взгляд, заключается не в резких и жестких шагах, а в последовательном анализе и восприятии процессов формирования знания, критической перспективе и рефлексии, кропотливом анализе контекстов и перспектив. Безусловно, ключевой импульс в гуманитарных науках стремится не сосредоточить свое внимание на «центре», предпочтя одномерную перспективу и замыкание в себе, а всегда направляет движение на «периферию», в поисках граней, способных перевернуть наши представления. Конечно, тридцать лет, прошедших с выхода этой книги до сегодняшнего дня, – это значительный временной промежуток.
Антон Ихсанов,
апрель 2024 г.
Введение
Примерно через пять лет после выхода в свет «Ориентализма» (1978) у меня начали складываться идеи о принципиальных взаимоотношениях между культурой и империей, заинтересовавшие меня в процессе написания первой книги. Первым итогом стала серия лекций, прочитанных мной в американских, канадских и английских университетах в 1985–1986 годах [4] . Эти лекции легли в основу тезисов книги, которой я постоянно занимался с тех самых пор. Тезисы, изложенные мной в «Ориентализме», были развернуты во многих трудах по антропологии, истории и регионоведению, но они ограничивались в основном Ближним Востоком. Поэтому здесь я постарался расширить тематику и описать более общий шаблон отношений между модерными [5] западными метрополиями и их заморскими территориями.
4
Речь идет о, например, выступлении «Культура и империализм: оппозиция и сопротивление» (10 февраля 1986 г.) в Университете Корнелл (Итака, Нью–Йорк). Полный список конференций и выступлений Саида можно реконструировать по его архивному фонду, хранящемуся в Колумбийском университете:Благодаря цифровизации фондов некоторые из этих лекций доступны онлайн. См. подробнее: Said E. Culture and Imperialism: Opposition and Resistance. Lectures. 1986, https://ecommons.cornell.edu/handle/1813/43426.
5
Модерность – изначально социологическое понятие, обозначавшее общественную систему Европы в период Нового времени, характеризовавшуюся особым видением автономии субъекта. Позднее понятие было включено в философские дискуссии об исторических телеологиях. Впрочем, уже сам анализ функционирования понятий «автономия» и «подчинение» в рамках дискурса модерности демонстрирует внутреннюю противоречивость данного конструкта. Модерность рассматривается как шаг к изменению общественных институтов. Потому перевод данного понятия терминами «современность» не совсем корректен. Wagner P. Autonomy in history: teleology in Nineteenth-century European social and political thought // Historical teleologies in the Modern World.
Какие материалы, не связанные с Ближним Востоком, я привлек? Европейские тексты об Африке, Индии, некоторых территориях Дальнего Востока, Австралии и Карибском бассейне. Африканистские и индологические дискурсы, как их называют некоторые, я рассматриваю как часть европейских усилий по управлению далекими землями и людьми, и они в чем-то близки ориенталистским описаниям исламского мира, а в чем-то представляют особый европейский способ репрезентации Карибских островов, Ирландии [6] и Дальнего Востока. В этих дискурсах поражают риторические фигуры, встречающиеся в описаниях «загадочного Востока», а также стереотипные представления об «африканском (или индийском, ирландском, ямайском или китайском) сознании», идеи привнесения цивилизации примитивным или варварским народам, пугающе знакомые идеи о телесных наказаниях, казнях и других наказаниях, требуемых, когда «они» неправильно себя ведут, поднимают восстание, потому что «они» лучше всего понимают силу или насилие; «они» не такие, как «мы», и по этой причине ими следует управлять.
6
История взаимоотношений Ирландии и Англии зачастую рассматривается как становление британского империализма. См. подробнее: Howe St. Ireland and Empire: Colonial Legacies in Irish History and Culture. Oxford: Oxford Academic. 2002.
Такой была ситуация практически по всему неевропейскому миру, в котором появление белого человека провоцировало сопротивление в том или ином виде. В «Ориентализме» я обошел вниманием вопрос реакции на западное господство, которая превратилась в итоге в колоссальное деколонизационное движение по всему третьему миру. Наряду с вооруженными восстаниями на таких разных территориях, как Алжир [7] , Ирландия [8] и Индонезия [9] XIX века, практически везде предпринимались значительные усилия по культурному сопротивлению, формулированию националистической идентичности, а в политической сфере – по созданию партий и ассоциаций, общей целью которых было самоопределение и национальная независимость. Никогда не было такого, чтобы в рамках имперской встречи активный западный завоеватель сталкивался с вялым, безразличным туземцем; всегда возникали какие-то формы активного сопротивления, и в подавляющем большинстве случаев они добивались успеха.
7
Речь идет о вооруженном сопротивлении алжирцев французской колонизации. Завоевание Алжира началось в 1830 г. Формальными причинами были пиратство в Средиземноморье, реставрация династии Бурбонов во Франции (вернее, необходимость укрепления авторитета восстановленной династии) и неуплата долгов после наполеоновского похода на Ближний Восток (1798–1801). После 1830 г. алжирцы продолжали вооруженную борьбу с французскими войсками. Особенно значимым эпизодом сопротивления стало возвышение религиозного лидера и эмира Абд аль-Кадира (1808–1883) в 1832–1847 гг. В целом завоевание Алжира продолжалось до начала XX в.
8
Ирландские восстания XIX–XX вв. были прологом к войне за независимость этой страны (1919–1922). Следует особое внимание уделить событиям 1848–1849 гг. Это так называемая Весна народов – период, когда революционные движения охватили всю Европу. На Британских островах в это время действовала группа «Молодая Ирландия», выдвинувшая идею вооруженной борьбы. В 1860–1880-х годах значение приобретает ирландская диаспора в Америке, поддерживавшая борьбу против Британской империи через несколько организаций, аффилированных с Ирландским республиканским братством. В 1916 г. произошло Пасхальное восстание, знаковый эпизод противостояния сторонников республики и Британской империи. В 1918–1919 гг. было провозглашено основание Республики Ирландия.
9
Голландская Ост-Индия начала свою историю как торговая компания в 1602 г. В начале XIX в. из-за столкновения интересов крупных империй в этом регионе и захвата Наполеоном власти в Нидерландах компания обанкротилась и была национализирована. В период всего последующего столетия Нидерланды вели войны с местными султанатами и государственными образованиями, поддерживая восстания и выгодные им движения. Война Падри за обладание Суматрой (1803–1837), Яванская война (1825–1830), Банджармасинская война (1859–1863), Ачехская война (1873–1904) – лишь некоторые из эпизодов противостояния местного населения и империи. Завоевания островов продолжались и в первой трети XX в.
Глобальный паттерн имперской культуры и исторический опыт сопротивления империи стали двумя несущими элементами конструкции этой книги, ставшей не просто сиквелом «Ориентализма», но и попыткой сделать нечто принципиально иное. В обеих книгах я анализирую то, что именую культурой в самом общем смысле. В моем случае слово «культура» имеет, прежде всего, два значения. Во-первых, оно означает практики, обладающие автономией относительно экономических, социальных и политических сфер; они существуют в эстетических формах, главной целью которых становится доставление удовольствия, – искусство описания, коммуникации и репрезентации. Я включаю сюда и слой популярной словесности о далеких странах, и специализированное знание, доступное в академических трудах по таким дисциплинам, как этнография, историография, филология, социология и литературоведение. Поскольку мой эксклюзивный фокус внимания направлен на модерные западные империи XIX–XX веков, отдельное внимание я уделил такой культурной форме, как роман, поскольку он, на мой взгляд, имел огромное значение для формирования имперских оценок, отсылок и опыта. Я не утверждаю, что такое значение имел только роман, я рассматриваю его как определенный эстетический объект, связь которого с экспансионистскими обществами Британии и Франции
10
«Робинзон Крузо» (1719) – роман английского писателя Даниэля Дефо (1660–1731).
В литературной критике последнего времени много усилий сосредоточено на изучении художественной литературы (narrative fiction), однако мало внимания уделялось ее месту в истории и мире империй. Читатели этой книги быстро поймут, какое большое значение для моих тезисов имеет нарратив (narrative), поскольку, на мой взгляд, именно он (that stories) лежит в основе того, что исследователи и писатели говорят о необычных регионах мира; но эти же истории стали для колонизированных народов важным методом утверждения собственной идентичности и существования собственной истории. Разумеется, империализм вел борьбу, прежде всего, за территорию, но когда дело касалось того, кто владел землей, кто обладал правом селиться и работать на ней, кто поддерживал ее, кто ее завоевывал и кто определял ее будущее, то все эти вопросы отражались, обсуждались и даже иногда решались в рамках нарратива. Как утверждает один из критиков, нации и сами суть повествования (nations themselves are narrations). Для культуры и империализма большое значение имеет право рассказывать или запрещать другим нарративам возникать и формироваться, и это одна из главных связей между культурой и империализмом. Самый важный, большой нарратив (grand narratives) эмансипации и просвещения мобилизовал людей в колониальном мире на восстание и свержение имперского владычества; и в процессе многие европейцы и американцы были настолько захвачены этими историями и героями, что также стали бороться за новые нарративы равенства и человеческого общежития.
Второй фактор менее заметен. Культура – это концепт, включающий в себя элемент очищения и возвышения, хранилище всего лучшего, что общество узнало и помыслило. Это определение еще в 1860-е годы сформулировал английский поэт Мэтью Арнолд [11] . Арнолд полагал, что культура смягчает, если не полностью нейтрализует, ущерб от модерного агрессивного, меркантильного, огрубляющего городского существования. Вы читаете Данте или Шекспира, чтобы приобщиться к лучшим мыслям и знаниям, а также чтобы увидеть свой народ, общество и традиции в лучшем свете. Со временем культура начинает ассоциироваться, зачастую в агрессивной форме, с нацией или государством, она отличает «нас» от «них», почти всегда с некоторой степенью ксенофобии. В этом смысле культура становится источником идентичности, достаточно агрессивной сущности, как мы видим по недавним «возвращениям» к культуре и традициям. Эти «возвращения» сопровождаются строгими кодексами интеллектуального и морального поведения, противопоставляя себя вседозволенности, характерной для таких относительно либеральных философских течений, как мультикультурализм [12] и гибридность [13] . В бывших колониях эти «возвращения» привели к религиозному и национальному фундаментализму в разных вариациях.
11
Мэтью Арнолд (1822–1888) – английский поэт и культуролог. Использование Саидом определения Арнолда критикуется антропологами, опирающимися на иное определение культуры, сформулированное сэром Эдвардом Тейлором (1832–1917): «Культура или цивилизация, взятые в широком этнографическом смысле, – это то сложное целое, которое включает знания, убеждения, искусство, закон, мораль, обычаи и любые другие способности и привычки, приобретенные человеком как членом общества». Это определение кажется менее элитистским и этноцентричным. О причинах выбора такого определения и влиянии концепции «культуры» на дальнейшую критику Саида: Daniel Martin Varisco. Reading against culture in Edward Said’s Culture and Imperialism // Culture, Theory and Critique. 2004. 45 (2). P. 93–112.
12
Мультикультурализм – социологическая и политологическая концепция. Изначально рассматривалась как будущее устройство общества, следующего призывам к толерантности и терпимости к разным сообществам взамен лозунга слияния (fusion) всех сообществ в единую структуру. В период потрясений 1968 г. (одним из примеров которых могут служить студенческие протесты во Франции) рассматривалась в качестве одного из главных пунктов либеральных реформ и требований восставших. В начале 2000-х гг. отношение к этой концепции изменилось: она подвергается нападкам за ее релятивизирующие, партикуляристские и эссенциализирующие последствия. Иными словами, мультикультурализм подвергся критике за создание новых видов «несправедливости», развитие новых иерархий внутри обществ, следующих этой концепции в своей внутренней политике и акцентирующих «культурные различия», которые выстраивают новые границы между сообществами. См. подробнее: Feichtinger J, Gary B. Cohen (eds.). Understanding Multiculturalism: The Habsburg Central European Experience. Berghahn Books, 2014.
13
Гибридность – одно из дискуссионных понятий постколониальной теории. Определение этого понятия было сформулировано философом Хоми Бабой (род. 1949), в том числе под влиянием работ литературоведа Михаила Бахтина (1895–1975). В условиях колониального общества Баба обратил внимание на взаимозависимость колонизатора и колонизируемого, формирующих свою субъективность в рамках особого пространства обмена («третьего пространства»). Культурная идентичность всегда возникает в этом противоречивом и амбивалентном пространстве, что для Бабы делает несостоятельными претензии на иерархическую «чистоту» культур. Центральным элементом в этой концепции становятся «культурные различия», которые актуализируются в рамках этого пространства обмена. Однако подобная формулировка и акцентирование идеи «различий» стали поводом для критики. Например, концепция «гибридности» пренебрегает фактором иерархий (в том числе производителей знания) внутри колониального общества, преуменьшает оппозиционность сторон. Концепция виделась чрезмерно текстуальной и идеалистической. Более того, само слово «гибридность» появилось именно в имперском дискурсе. См. подробнее: Mambrol N. Homi Bhabha’s Concept of Hybridity. Literariness, https://literariness.org/2016/04/08/homi-bhabhas-concept-of-hybridity/.
В этом втором смысле культура становится подобием спектакля, где разные политические и идеологические причины вовлекают друг друга в действие. Будучи далеко не мирным царством аполлоновской гармонии, культура может стать полем битвы, куда на свет божий выходят несколько идеалов и спорят друг с другом. Например, становится очевидным, что американских, французских или индийских студентов научили читать свою национальную классику прежде иностранной, и от них ожидают лояльности, подчас некритической, к своим нациям и традициям, наряду с очернением или ниспровержением других.
Проблема с таким пониманием культуры состоит в том, что оно влечет за собой не только почитание своей собственной культуры, но и представление о ней как о чем-то оторванном от повседневного мира, существующем над ним. В результате большинство профессиональных гуманитариев неспособны установить связь между продолжительной суровой жестокостью таких практик, как рабство, колониальное и расовое угнетение, имперское владычество, с одной стороны, и поэзией, прозой, философией общества, вовлеченного в эти практики, – с другой. Одна из сложных истин, открывшихся мне в процессе работы над этой книгой, состоит в том, как мало британских и французских мастеров среди тех, кем я восхищаюсь, видели проблему в том, какое представление о «субъекте» или «низших расах» доминирует среди чиновников, реализующих это представление в своей политике управления Индией или Алжиром. Эти представления были широко распространены, и они подпитывали имперское присоединение территорий на протяжении XIX века. Размышляя о Карлейле [14] и Рёскине [15] или даже о Диккенсе [16] и Теккерее [17] , критики, на мой взгляд, часто относят представления этих авторов о колониальной экспансии, низших расах или «ниггерах» к другой области культуры. То есть к той возвышенной области деятельности, к которой эти авторы «истинно» принадлежат и в которой они создали «действительно» значимые произведения.
14
Томас Карлейль (1795–1881) – шотландский писатель и историк.
15
Джон Рёскин (1819–1900) – английский писатель, критик и эрудит.
16
Чарльз Диккенс (1812–1870) – английский писатель и журналист.
17
Уильям Теккерей (1811–1863) – британский сатирик, писатель и иллюстратор.