Культура на службе вермахта

Пленков Олег Юрьевич

В таком отношении к нацизму и была ошибка профсоюзного руководства, ибо нацисты сразу взяли на себя инициативу и 10 апреля 1933 г. объявили о том, что 1 мая является отныне национальным праздником и выходным днем (об этом мечтали многие поколения рабочих). Зато уже 2 мая 1933 г. последовало уничтожение профсоюзов, после унификации профсоюзов последовала унификация и всех предпринимательских организаций, а 10 мая по приказу Геринга недвижимость СДПГ была конфискована, а деньги отобраны. 22 июня 1933 г. министр внутренних дел Фрик запретил СДПГ, мандаты партии были объявлены недействительными. За запретом СДПГ последовал более или менее добровольный самороспуск других партий. Военизированная организация правых партий «Стальной шлем» также была унифицирована и вошла в СА, ее лидер Франц Зельдте вступил в НСДАП и стал министром труда. В процессе унификации Гитлер всегда действовал наверняка: когда существовали хотя бы теоретические сомнения в лояльности народа, Гитлер прибегал к плебисцитам, как Наполеон 1 или Наполеон III.

Большое значение имел обыкновенный обман, подмена традиционных ценностей новыми. Это показал Мартин Вальзер в романе «Бьющий ключ» (Ein springender Brunnen). Вальзер

описывает сомнения матери героя — вступать или не вступать в партию. В 1986 г. в одном из интервью Вальзер сказал, что если ему удастся понять, почему его мать вступила в партию, он сможет объяснить, почему нацизм овладел всей Германией^{571}. Партийный функционер Минн, дабы развеять сомнения глубоко верующей женщины, дает ей открытку, на которой изображены два штурмовика с нацистским знаменем перед распятием, под этими фигурами надпись: «Господи, благослови нашу борьбу. Адольф Гитлер»^{572}. Женщина взглянула на открытку и сказала, что она согласна вступить в партию. Вальзер дает понять, что решающий довод в пользу положительного решения был фальшивым, поскольку нацизм отвергал христианство. Козырная карта оказалась крапленой. И героиня романа и весь немецкий народ не вполне сознательно обратились к нацизму, поэтому они и не могут нести за него всю полноту ответственности. Эта вполне правомерная и обоснованная релятивация вины народа в целом (если так вообще можно ставить вопрос) вызвала в Германии неоднозначную реакцию: часть немецкой общественности восприняла художественную реплику Вальзера как провокацию, как стремление задним числом освободить немцев от ответственности за нацизм. Так, тогдашний председатель центрального еврейского совета в ФРГ Игнац Бубис выступил с резкой критикой Вальзера. По словам Бубиса, Вальзер — это провокатор и недалеко ушел от Франца Шёнхубера или Герхарда Фрея (руководители правой партии «Республиканцы»). В этот диспут включились и участники «спора историков», Вальзера стали идентифицировать с Эрихом Нольте, спровоцировавшим в свое время этот спор. Представляется, однако, что похвальная и праведная нацеленность немцев на продолжение традиции национального покаяния в данном случае не совсем уместна, а точка зрения Вальзера более адекватна и близка к настоящему положению дел. Точно так же и в большевистской пропаганде имел место обман и подмена одних ценностей другими, и винить в этом простых людей, ставших объектами манипуляций беспринципных политиков, нельзя. Критика должна осуществляться в иной форме, позволяющей дифференцировать вину и ответственность отдельных людей за конкретные поступки.

Унификация нацистов не распределялась по всему обществу равномерно, поэтому различные центры Сопротивления начали складываться только по мере роспуска партий, но этот процесс тормозился тем, что довольно сильна была вера в скорое банкротство политики Гитлера; «история национал-социализма — это история его недооценки», как писал Карл Дитрих Брахер. Даже Коминтерн оценивал нацистский режим как преходящее явление: на взгляд коммунистов, нацистская диктатура должна была уничтожить демократические иллюзии масс, освободить их от влияния социал-демократии и способствовать прорыву коммунистов к власти.

Такую же ложную оценку перспектив нацизма давали и прочие его потенциальные противники, поэтому главной отличительной чертой немецкого Сопротивления было отсутствие единства, которое подразумевает осознание целей политической активности. Нужно различать несколько главных групп Сопротивления — они выступали в разное время, с разной степенью активности, с различными методами и целями. Поначалу большую активность проявили левые (коммунисты и социал-демократы), а затем растерявшиеся первоначально консервативные силы. Последние сыграли самую важную роль в Сопротивлении. «Ни одна политическая сила не имела такого влияния на немецкое общество, как консерватизм. Никакая другая сила не обладала столь глубокой традицией, никакая другая сила не является до сих пор столь актуальной. Консерватизм, — писал известный немецкий историк Ганс-Ульрих Велер, — это наша судьба»^{573}. В дальнейшем усилилась оппозиция церкви, добавились борцы-одиночки Сопротивления из государственного аппарата, армии, из сферы экономики. Протестантский священник, участник Сопротивления, арестованный в 1937 г., Мартин Нимеллер, характеризуя последствия разобщенности немецкого Сопротивления, писал: «Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал, ведь я не коммунист, когда пришли за социал-демократами и католиками — я тоже молчал. Когда же пришли брать меня, то не было уже никого, кто мог бы протестовать против моего ареста»^{574}.

В современной историографии сосуществуют самые разнообразные интерпретации Сопротивления: от осуждения коммунистического Сопротивления как предательства родины до оценки консервативной и армейской фронды как отклонений от генеральной линии нацизма. Подобные крайности следует отвергнуть как неисторические, так как любое участие в Сопротивлении в условиях тоталитарного режима было настоящим моральным подвигом, особенно для немцев, которые подвергались двойной нагрузке: обвинению в предательстве Родины и предательстве государства. «Да, я предал государство, зато они (нацисты) предали Родину», — так сформулировал это положение известный участник Сопротивления, полковник абвера Остер.

Коммунисты в Сопротивлении

Немецкие коммунисты, как и коммунисты других партий Коминтерна, составляли построенную на сталинской паранойе и сектантстве субкультуру, главной целью которой было уничтожение своих врагов: троцкистов, социал-демократов, капиталистов и их прислужников. Коммунисты (и немецкие тоже) так до конца и не смогли освободиться от представления о нацизме как о заговоре самых реакционных элементов мирового финансового капитала. Эта оценка была ложной и упускала самое существенное в нацизме — апеллирование к массам и завоевание ее симпатий, поэтому популистскую привлекательность нацизма, способствовавшую формированию ее массового базиса, следует оценивать гораздо выше, нежели

его идеологическое доктринерство. Нацизм и коммунизм были разновидностями тоталитаризма XX в., и восхищение фанатизмом коммунистов в Сопротивлении вряд ли оправданно — многие нацисты тоже часто выступали как фанатики, готовые жертвовать чем угодно ради своих партийных догм и людоедской доктрины. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что многие коммунисты, сами пережившие жуткие мытарства в нацистских концлагерях, затем в сталинской послевоенной Восточной Европе делали то же самое со своими политическими противниками — настоящими или мнимыми ^{575} . [34] Релятивировать эти преступления довольно трудно, поскольку человек должен стараться оставаться человеком при любых обстоятельствах. Правда, немецкому историку Вольфгангу Випперману с трудом удалось опубликовать книгу «Красный холокост?» ^{576} , в которой он пытался релятивировать преступления коммунистов.

34

По подсчетам Куртуа, масштабы коммунистического геноцида были большими, чем у нацистов: 100 млн. против 25 млн.

Положение немецких коммунистов в Сопротивлении осложнялось тем, что после того как стратегия единого антифашистского фронта (коммунисты в своих целях эксплуатировали союзы с социалистами) самим Коминтерном была сведена к абсурду, Сталин обратился к коалиции с Гитлером. Более того, незадолго до подписания пакта Сталин приказал отправить в нацистскую Германию 500 немецких коммунистов^{577}, что было верхом вероломства и предательства «дела мирового пролетариата».

После прихода нацистов к власти ЦК КПГ распространил листовку, в которой призывал к «генеральной стачке» против Гитлера, против «кровавого варварского террористического режима, который неминуемо приведет к империалистической войне. Впрочем, коммунисты уже несколько последних лет твердили о «полной победе фашизма» в Германии — еще 1 декабря 1930 г. ЦК КПГ объявил, что Германия — это «фашистская республика», а правительство Брюнинга — это «первое фашистское правительство в Германии». Еще более жестко относились коммунисты к правительству Папена и Шлейхера. Эти заявления обесценили декларацию ЦК КПГ по приходу Гитлера к власти, в момент действительной опасности для республики и демократии^{578}. Догматическое отношение коммунистов к социал-демократам как к «социалфашистам» не изменилось даже и после того, как нацисты вытеснили их из государственного аппарата. Еще в декабре 1933 г. Вильгельм Пик говорил о том, что «главным врагом» коммунистов продолжают оставаться «социал-фашисты». КПГ была массовой партией, численность членов партии в 1932 г. составляла 300 тыс. человек, за партию голосовало около 6 млн. немцев. Несмотря на массовость, КПГ не была самостоятельной партией, а всего лишь «секцией Коминтерна». Она подчинялась распоряжениям ИККИ, который с 1928 г. придерживался ультралевой концепции, призванной обеспечить интересы «первого в мире государства рабочих и крестьян»^{579}.

На первом заседании нового правительства Гитлер сказал, что нельзя запретить Коммунистическую партию, ибо она насчитывает 6 миллионов сторонников. Впрочем, для нацистов различия между коммунистами, социал-демократами и профсоюзными активистами были довольно неясными, они их всех именовали «марксисты», поэтому все «марксистские» газеты были запрещены, и за их распространение наказывали. Вскоре, однако, нацистам представился подходящий повод для запрета КПГ — в ночь с 27 на 28 февраля 1933 г. произошел пожар рейхстага. Окончательное и полноценное суждение об ответственности нацистов за этот пожар (хотя он, безусловно, был в их интересах) до сих пор историками не вынесено. В поджоге рейхстага гитлеровцы обвинили коммунистов, тысячи функционеров КПГ были арестованы (только в Берлине — 1500 человек), в том числе и депутаты рейхстага. Коммунисты не ожидали столь энергичных и жестких действий властей, они не были к этому готовы. Поэтому КПГ практически перестала существовать, а оставшиеся на воле коммунисты должны были начинать формировать подполье. Быстрому разгону КПГ способствовали большая централизация партии и крайняя несамостоятельность местных функционеров. Из всех партий Веймарской республики КПГ более всего пострадала от нацистов — из 300 тыс. ее членов, по сведениям СЕПГ, более 150 тыс. продолжительное время находились под арестом. По более реальным данным, до 1934 г. властями было арестовано 60 тыс. коммунистов, а в 1935 г. в заключении находилось около 15 тыс. коммунистов. За первые два года нацистской диктатуры было убито около 2000 коммунистов. За малейшие признаки нелегальной деятельности (даже за распространение листовок) коммунистам грозила смерть^{580}.

До конца 30-х гг. нацистам удалось пресечь всякую активность КПГ в подполье: террор и бесперспективность подпольной борьбы, а затем и «пакт Молотова — Риббентропа» расстроили организованную работу коммунистов: партия перешла к тактике выжидания. Даже в считавшихся коммунистическими Берлине, Руре и Саксонии не было заметно никакой активности коммунистов. Сами коммунисты не делали особых различий между «гитлеровским фашизмом» и «фашизмом» Папена и Шлейхера; они считали нацизм временным явлением, ждали всеобщего кризиса капиталистической системы и подходящего момента для революции и установления пролетарской диктатуры. Только когда начались массовые аресты коммунистов, руководство КПГ обратилось к организованному легальному (поначалу) протесту. Хотя коммунистические функционеры в ГДР и твердили о руководящей роли КПГ в Сопротивлении^{581}, влияние коммунистов было ограниченным. Сталинские указания, в соответствии с которыми социал-демократов считали еще большими врагами, чем нацистов, были скорректированы только в 1935 г. на VII Конгрессе Коминтерна, продекларировавшего тактику единого народного фронта против фашизма. Но к этому времени всякая активность коммунистов была пресечена карательными органами СА и СС.