Культурные особенности
Шрифт:
Эрвин протер слезящиеся на солнце глаза и дал — самому себе — команду смотреть в оба. Так и исполнял с тех пор, благо листья алого цвета надежно гоняли сон и усталось.
А бэха все шла на север, слегка покачиваясь в высокой траве. Деревья по сторонам — редкие теперь, высокие, тонкоствольные, с широкой серебряной кроной. Горизонт рос и рос вширь, закручиваясь вверх перед носом машины. Впереди он зубчатый, серебристый — горы там впереди, столовые плоские вершины, укутанные перистыми облаками. Атмосфера шутила здесь — кутала синим туманом подножья; плоский, сверкающий алмазными льдинками кряж, казалось парил в небесах.
«Ангелы завтракают. Вон, стол накрыли», — сказал бы капеллан, окажись он здесь.
— Мне
— Это у тебя наследственное, — огрызнулся Эрвин, с трудом возвращая глаза в нужный сектор.
Перед горами, впереди, но гораздо ближе — гряда холмов. Невысоких, округлых, укутанных, как туманом, рыжей пылевой взвесью. Тот самый тракт. Уже недалеко. Пот — струей по спине. Солнце сегодня злое, а тени — тени редкие деревья почти не давали. Степной ветер бил в нос потом, жарой. Горьким запахом степной острой полыни. Снизу раздался тонкий переливчатый свист. А сверху, тут же — хлопки крыльев и клекот. Словно ответ, вальяжный и полный собственного достоинства.
На лицо упала благословенная тень. Птица зависла над ними — остроклювая, гордая, ширококрылая. Тени широких крыльев как раз хватило накрыть бтр. Стало даже прохладней — чуть-чуть. Эрвин утер пот и бросил короткое «Спасибо». Ирине Строговой, вниз, на место стрелка. Еще одна птица — пестрая, мелкая, с хохлатой острой головой летела впереди, раскинув в небе желто-зеленые крылья. Зависла на миг, хлопнув крылом на месте. Заверещала — тонким, пронзительным криком. Машину качнуло, в руках у Мии лязгнул рычаг передач. Бэха снизила ход. Эрвин открыл было рот — спросить Мию, какого черта?
И закрыл, приглядевшись. Точно, среди желто-бурой, выцветшей на солнце травы — очередная тростниковая полоска. Вон, как предательски поблескивает свежая зелень посреди выцветшей, бурой травы. Точно под крылом переливчатой птички. Бэха подняла волнорез, осторожно, на пониженной, перевалила зеленую линию. Птица взмахнула крылом. Ирина размахнулась с места, кинула ей корку.
— Раньще бы кто сказал — не поверил бы. Что за планета… — пробурчал Эрвин. Широкая шляпа натерла виски. Эрвин сдвинул ее на лоб и аккуратно скосился вниз, себе под ноги. На место впереди, рядом с водителем. Белый бантик в косичке и перламутрово-алое, переливающееся на солнце перо в волосах. В черной, всегда такой аккуратной косе Ирины Строговой. Дико видеть, до боли в глазах. Но и красиво — тоже до боли в глазах и схваченного в горле дыхания.
Нет, физически Ирина Строгова вполне восстановилась после стычки в лесу. Антидот свое дело сделал, пара дней полусна — и об укусе зубастой птицы напоминал только шрам на руке — тонкий, изящный узор на манер местной татуировки. Физически все в норме, а вот психически… Тут Эрвин не знал, в чем сомневаться. То ли в Иришке, то ли в собственном здравом уме. Она теперь на полном серьезе пересвистывалась с птицами, кормила пернатых нахалов с рук, наплевав на ворчание Эрвина и технику безопасности. Безапелляционно реквизировала весь хлеб из пайков под охи и ругательства ДаКосты. Пару раз по ее капризу пришлось делать крюк, объезжая невидимые никому препятствия. Один раз — Эрвин убил добрый патронный цинк, отгоняя по ее просьбе какую-то длинношеею тварь от дерева.
— Там же гнездо. С маленькими, — строгим голосом пояснила Ирина. Тихо, подняв палец вверх. Будто обясняла азбуку мелкой Маар. Тем же, примерно, тоном. Эрвин сдался и махнул рукой. А ночью его разбудил птичий крик. Пронзительный клекот и гам — прямо в уши. Эривин вскочил — сполошно, сдергивая с себя москитную сетку. И на миг обомлел. По спящему лагерю, от леса — к прогоревшему за ночь костру ползла, извиваясь в траве, огромная перламутровая змеюка. В ладонь толщиной. Датчик движения не сработал. Должно быть — фабричный брак. Об этом он подумал уже потом, сильно погодя, когда настало время седеть и обливаться холодным потом. А сейчас — Эрвин подхватил шотган, передернул скобу — четко, одним движением, вскинул к плечу. Закричали в ветвях, забили крыльями ночные птицы. Глаза змеюки горели зеленым мутным огнем. Мелькнул тонкий язык — меж влажных от яда клыков — раздвоен и тонок, как лезвие. Первый заряд в стволе — картечь, убойная, волчья двадцатка. Птицы орали над головой — истошно, будто ругаясь. Эрвин осторожно шагнул чуть вбок, ловя урезом ствола треугольную мерцающую в полутьме голову.
И услышал из-за спины Иринино тихое:
— Подожди. Не надо, пока.
Птицы заорали еще громче. Ирина — тут глаза Эрвина невольно полезли на лоб — шагнула вперед, грозя пальцем страшной змеюке. Топнула ножкой — глухо стукнул о землю каблук. Смешной жест. Только змея остановилась вдруг, свила кольца, подняла голову. Обвела людей взглядом зеленых, мерцающих глаз — внимательно, будто пересчитала. Развернулась и уползла прочь, так же неторопливо извиваясь в траве. Как Эрвину показалось — с чувством собственного достоинства. Хлопнули крылья — зелено-алый, пестрый летун присел на борт бэхи, замер, наклонив голову и уставив на Эрвина внимательный взгляд. На дереве мигнул зеленый огонь. Датчик движения, хюрас его мамо. Индикатор готовности, «исправность проверена», подпись, печать. Эрвин помянул большим флотским загибом всех, кого смог, нашел сбереженной для него сердобольной Мией сухарь и кинул птице. Прямо в клюв. Та кивнула, на лету поймав подношение. Осмысленно так.
Эрвин пожал плечами и честно признался себе, что не знает, что про это все думать.
Дождался удобного случая, спросил у Мии на привале. Без толку — в ответ туземка лишь делала удивленные глаза. По ее мнению, все шло так, как положено. Естественно, так, как должно быть. Великий герой и убивец чудовищ (вытащенный Мией из колеса драконий клык в обрамлении цветов и лент давно занял почетное место на шнурке, намотанном на зеркало заднего вида), его старшая женщина — колдунья, мудрая и справедливая. Еще в комплекте шли в меру шустрые младшие жены и их бравые младшие мужья — последние аж в трех экземплярах. Вполне обычная, по словам Мии местная семья… тогда Эрвин шагнул назад, аккуратно съехав со скользкой темы. И долго гадал, какого черта у туземки в глазах мужья троятся. Потом угадал. На приборной панели — наклейка в узоре лент. Черно-желтый флотский шеврон. Группа крови. Сам же и подарил.
— Полегче, родственник, — выругался Эрвин, снова получив подлокотником в бок. Аккуратно, вполголоса. Бэху мотнуло на камне — опять. Холмы приблизились, обрели очертания. Округлые, покатые сверху холмы, заросшие густым ковылем по склонам. На верхушках — столбы, их контуры нечетки, словно струятся в пыли, отбрасывая на землю тонкие тени. Из-за гряды — тяжелый, чуть слышный гул, словно топот ног. И пыль. Желто-рыжая пыль поднималась, стлалась по земле, накрывая как шапкой верхушки. Стало трудно дышать. Эрвин невольно чихнул. Даже небо над головой порыжело, как выцвело.
— Тот самый великий тракт. Дошли, если верить карте.
— Дошли, — ответил Ирине Эрвин, глядя вперед и вверх, на приближающиеся холмы, — давайте глянем. Только осторожно. Миа, левее, в распадок и малый ход. Осторожно.
Безоглядно выезжать на вершину этих холмов Эрвину почему-то совсем не хотелось.
— Эрвин, а как мы их перейдем? — спросила та, ловко управляясь с рычагами. Голос ровный — похоже, Миа уверена, что Эрвин знает, что делает.
«А ведь спрашивала уже, — угрюмо думал Эрвин, глядя, как ползет по лобовому стеклу неровная, тонкая линия неба. Все ближе и ближе, — спрашивала. Я еще усмехался про себя — дикарка Миа не знает, для чего машинам нужны дороги. Только это было вчера. Сейчас я почему-то не уверен».