Купель дьявола
Шрифт:
Спустя несколько минут сердце перестало отчаянно колотиться. Теперь, когда первый шок постепенно проходил, я заставила себя обратиться к реальности.
Если все это не кошмар, если все это действительно правда и я не сплю на узкой кушетке Херри-боя, нужно подумать о детях. Лавруха сплавил их к дремучему холостяку Ваньке Бергману потому, что поехал встречать меня. Но Ванькина убогая мастерская, набитая пакетиками от китайской лапши, совсем не место для пятилетних малышей. У Жеки никого не осталось, значит, жить они будут у меня. Пока, во всяком случае. Пока не решится вопрос с опекой или детским домом. Германские родственники канули в Лету, но можно попытаться
Я снова бухнула в стакан валерьянки и вернулась в комнату.
Лавруха спал на диване, свернувшись калачиком — так он поступал всегда, когда не хотел брать на себя ответственность: сбегал в сон, к бабам-натурщицам или в какую-нибудь Псковскую область на реставрацию храма. Я безжалостно растолкала его и сунула в пасть валерьянку.
— Выпей!
— Лучше водку.
— На сегодня хватит, — строго сказала я.
— Бездушный ты человек, Кэт… Даже оторопь берет.
— В каком… В каком она морге, Снегирь?
— У меня там записано. В куртке бумажка лежит… Если не хочешь, я сам могу сбегать… Выпьем, помянем подругу нашу Жеку Соколенко…
— Еще помянем. Кто ведет дело?
— А… зачем тебе?
— Ты совсем деградировал, Снегирь. Я же должна знать, что произошло.
— Они из тебя всю душу вытрясут, Кэт. Меня полдня допрашивали…
— Как они вообще тебя нашли?
— У Жеки в плаще внутренний карман… А там мои счета лежали — за телефон и за квартиру. Она как раз у меня деньги взяла… Только заплатить не успела.
Это была старая история: после того как в позапрошлом году снегиревский телефон отключили за хроническую неуплату, законопослушная Жека взяла на себя обязанности по погашению Лаврухиных счетов. Сам он этим принципиально не занимался, считая, что государство должно ему гораздо больше, чем он, художник Снегирь, государству. И ходить в сберкассы было для него сущей пыткой.
— Они меня полдня мурыжили: в каких отношениях находился с покойной, — Снегирь сглотнул. — Что делал в ночь убийства…
— И что ты делал в ночь убийства?
— И ты туда же… Ваньке крутой заказ привалил в Москве, так он по этому поводу так нахрюкался, что я всю ночь возле его койки дежурил. Еле выходил — он бы боты завернул точно. Ты же знаешь, что такое окосевший трезвенник…
— Ладно. Ты дрыхни. А я поеду за детьми. Нужно привезти их сюда. Когда мы должны забрать… Забрать ее?
— Завтра. Они сказали, что завтра. Ты ведь… — Снегирь умоляюще посмотрел на меня.
Ну конечно, все это должна сделать я. Сам он не в состоянии справиться с грузом тяжких проблем, навалившихся на нас со смертью Жеки. Никакого стержня.
— Хорошо, я займусь этим.
Я набрала номер Ваньки Бергмана. Он снял трубку сразу же, как будто сидел возле телефона.
— Это я, Иван.
— Уже приехала? Видишь как… Выслушивать все еще и от Ваньки у меня не было никакого желания.
— Я все знаю. Как дети? Ванька тяжело вздохнул.
— Раздавили три тюбика с белилами. А в общем, ничего. Я их покормил.
— Лапшой?
— Нет. Я им йогурт купил. Поели и спят… Ты забрать их хочешь?
— Ладно, пусть спят. И пусть у тебя поживут, хотя бы денек. Завтра я буду заниматься похоронами. А с утра заскочу, завезу продукты. Лавруха совершенно деморализован, так что на него никакой надежды. Сам должен понимать.
— Горе, а, Катерина, — со старушечьими интонациями в голосе протянул Ванька. — Пусть
Положив трубку, я взглянула на Снегиря: он лежал, уткнувшись головой в подушку.
— Ты же не спишь, Снегирь…
— Нет, — тихо сказал он.
— И не такой пьяный, каким хочешь казаться.
— Нет… — он сел и обхватил голову руками. — Не такой. Как же так, Кэт?..
— Возьми себя в руки. Это произошло, и уже ничего не изменишь.
— Ты сука, — совершенно искренне сказал Снегирь. — Ничем тебя не прошибить… Кто же мог убить ее, Кэт? За что? За что, Кэт? Из-за проклятых денег, что ли?
— Каких денег?
— Один мой приятель ей отвез… Семьсот долларов. За батик… Сказал, что продали.
— Действительно продали? — я с сомнением посмотрела на Снегиря. Последнее время Жека увлеклась росписью по шелку. Ее батики я называла интеллектуальными — уж слишком тонкими, слишком чувственными они были. На такие глубокие и настоящие вещи покупателей всегда находится немного…
— Кой черт продали… Не продали, конечно. А у нее положение, сама понимаешь. Деньги просто так она взять отказывалась, ты же знаешь, как она к этим деньгам относилась… Вот я приятеля и послал сказать, что клиент платит сразу и еще сделает пару заказов. Знаешь, как она обрадовалась!
— Ты сказал об этом?
— Пришлось… Но я сказал, что просто одолжил, а то пришлось бы клиента им показывать… Она ведь уже ничего не узнает.
— А деньги?
— Денег при ней не было. Так, мелочь какая-то… А дома только двести баксов осталось.
Если бы ты знал, Снегирь, как я сама хочу знать ответ, если бы ты только знал. Бессмысленное убийство, совершенно бессмысленное. Из-за пятисот долларов. Она наверняка пошла в обменник, и кто-то уже там вычислил, что она меняет крупную сумму. Или хочет поменять. Кто-то высокий и довольно симпатичный, поджарый брюнет, как раз в Жекином вкусе. Он мог заговорить с ней и сразу ей понравиться. Все Жекины мужики нравились ей сразу… А потом… Я даже боялась думать о том, что было потом. Кому могла помешать кроткая безобидная Жека? Неужели нельзя было просто обмануть ее, взять деньги — и все?.. Я вдруг вспомнила наш разговор двухмесячной давности. Тогда, на измученной солнцем зеленогорской даче, она сказала нам с Лаврухой… Что же она сказала? “Я чувствую, что эта картина принесет нам много бед”. Ты как в воду глядела, бедная Жека. Самая страшная беда уже пришла. Стоило мне только уехать в Голландию…
Голландия. Мертвый город Остреа. Херри-бой. И безумное “Возьми!” Лукаса Устрицы.
Я почти поверила в существование Зверя, но Апокалипсис и жатва мира, сонмы праведников и грешников оказались ничем по сравнению со смертью одного-единственного живого существа. Маленькой безбровой художницы Жеки…
Зачем кому-то понадобилось убивать ее? И была ли ее смерть случайной?..
Жеку похоронили на Ново-Волковском кладбище. Все эти несколько дней до похорон прошли как в бреду. Я моталась по конторам и собирала все необходимые бумажки. Я разговаривала со следователем, уставшим от жизни пожилым человеком, который ненавидел и Жеку, и это уголовное дело. С самого начала оно перешло в разряд “висяков”. Никаких улик на месте преступления, никаких свидетелей, никаких отпечатков, абсолютная бессмысленность убийства. Лавруха сказал мне правду — кошелек Жеки так и остался лежать в ее плаще. Пять рублей мелочью. Жека никому не писала писем, круг ее общения был чрезвычайно узок: дети, соседка по даче, мы с Лаврухой и несколько клиентов, интересующихся батиком.