Купленная невеста

Пазухин Алексей Михайлович

— Ха, ха, ха! — захохотали кругомъ. — Ай, парень, молодца!

Дядя Игнатъ съ улыбкой смотрлъ на двушку и потомъ сказалъ ей:

— А вдь тебя, двица, всякій признаетъ такъ то, прямо. Въ чуйк ежели, такъ не такъ примтно. Нутка, наднь чуйку то.

Двушка повиновалась. Въ чуйк съ поднятымъ воротникомъ и въ шапк, надвинутой на уши, сходство съ мальчикомъ лтъ семнадцати было полное; на самомъ дл двушк было боле.

— Вотъ, такъ хорошо, — одобрилъ дядя Игнатъ. — Ты, двушка, такъ и ходи, ежели придется на народъ показаться. Врно, господинъ купецъ, что такъ она похожа на мальчика?

— Да, — отвтилъ Иванъ Анемподистовичъ. — Но зачмъ эта машкарада понадобилась?

— Да ужъ такъ, нужно. Подсаживайся къ намъ, двонька, дло у насъ съ купцомъ то выйдетъ, глядишь — у васъ одинъ и тотъ же ворогъ, по однимъ слдамъ идти вамъ придется.

— Какъ? — съ удивленіемъ перебила двушка и, сбросивъ чуйку, сла за столъ.

— А

вотъ такъ.

Дядя Игнатъ, въ которомъ читатели, быть можетъ, узнали бжавшаго въ раскольничьи скиты старосту покойнаго Луки Ивановича Коровайцева, обратился къ Латухину и разсказалъ ему, кто онъ и кто эта двушка.

Двушка эта была Наташа, краса Скосыревскаго хора и его подруга. Скрывшись отъ конвоирующаго ее мужика, Наташа пробралась въ Москву безъ опредленной цли, безъ гроша денегъ, безъ всякаго вида, остриженная по вол Катерины Андреевны, что длало ее опозоренной, клеймило, какъ виноватую, ибо въ то время двушекъ и женщинъ стригли только именно за вину. Ночью пробралась она во дворъ Скосыревскаго дома, чтобы взглянуть на свое старое пепелище, гд прошло столько веселыхъ безпечныхъ дней, гд она видла счастье, хотя видла и неволю со всми ея тяжелыми особенностями. Во двор она наткнулась на Порфирія, который состоялъ снова въ бгахъ, но заходилъ къ дворн, зная, что его не выдадутъ. Со слезами разсказала Наташа барскому камердинеру свое горе и высказала свою неукротимую злобу къ новой барын.

— Не знаю, что со мной будетъ, Порфиша, — заключила она разсказъ, — а только мн не жить! Погибну я, какъ ни на есть, да только хотлось бы мн сперва мучительницу мою извести, ворога моего лютаго доконать и ужъ доконаю я ее, достану!..

Тогда Порфирій разсказалъ Наташ, что въ Москв бродятъ и скрываются раззоренные дворовые и мужики Коровайцева, у которыхъ одна цль съ Наташей, которые считаютъ Катерину Андреевну виновницей ихъ несчастія, раззоренія, которую клянутъ за гибель барина и которой хотятъ отомстить во что бы то ни стало. Порфирій, скрываясь въ качеств бглаго, познакомился въ разныхъ притонахъ съ этими мужиками и дворовыми и отвелъ къ нимъ Наташу. Великанъ Игнатъ сразу принялъ ее подъ свое покровительство и объявилъ, что ненавистницу ея онъ ей добудетъ, что онъ самъ и его товарищи точатъ на нее зубы и собираются навстить ее на новомъ гнзд. Для этой цли дядя Игнатъ покинулъ на время раскольничій скитъ, гд онъ нашелъ пріютъ съ семьею, и для этой цли сплотились раззоренные мужики покойнаго Луки Ивановича Коровайцева. Наташа являлась кладомъ для Игната и его товарищей: она знала образъ жизни барыни, она знала порядки въ дом Скосырева и отлично могла «подвести» мужиковъ.

— Будь ты нашей атаманшей, двонька, — говорилъ Наташ Игнатъ, — а какъ у тебя коса твоя русая обрзана нашею ненавистницей, такъ теб складне за парня слыть, да и намъ удобне. Будь ты Никашей, а не Наташей, такъ мы тебя и прославимъ.

Наташа охотно преобразилась и вся отдалась завтной цли — отомстить Катерин Андреевн.

Умный, хитрый, подъ лаской простодушія и неуклюжести дядя Игнатъ понялъ, что ставшая во глав шайки удалыхъ добрыхъ молодцевъ красавица двушка вдохновитъ эту шайку, подыметъ ея духъ, тмъ боле, что какъ разъ в это время на юг Россіи, въ Черниговской губерніи, гремла подвигами извстная авантюристка «атаманъ Груня», поднявшая до этого цлыхъ три станицы на Дону. Слава объ «атаман Грун» дошла до Москвы и о храброй, безпощадной съ врагами атаманш ходили легенды въ народ. Какъ разъ во время было появленіе двушки во глав шайки и здсь, въ Московской губерніи, а у дяди Игната были широкіе и опредленные планы. Онъ не ошибся въ разсчетахъ и вокругъ Наташи группировалась уже значительная толпа смлыхъ авантюристовъ, разбитыхъ на небольшія партіи.

Все это, за исключеніемъ своихъ плановъ, и разсказалъ дядя Игнатъ Ивану Анемподистовичу.

— И выходитъ, купецъ, что горевать теб не пошто, а надо дло длать, — заключилъ онъ.

— Какое?

— А такое, чтобы невсту твою у «бглой барыни» выкрасть. И ежели ты не хочешь, чтобы невсту твою барыня лихая замучила, такъ медлить теб нечего. Самъ ты не ходи, намъ ты не требуешься, а ежели хочешь, такъ деньгами намъ помоги. Не жаль?

— Все отдалъ бы, братцы, да что выйдетъ изъ того, что я украду мою Наденьку? Опять отнимутъ и еще пуще ей горя прибавится.

— А мы не дадимъ, — усмхнулся Игнатъ. — О скитахъ на Волг слыхалъ?

— Слыхалъ, приводилось.

— Ну, такъ вотъ туда мы твою невсту и отправимъ, тамъ и живи съ ней. Есть, дружокъ, и въ Москв углы, куда твою невсту убрать можно, и никто въ тхъ углахъ ее не найдетъ, а захочешь обвнчаться, такъ и это можно.

Иванъ Анемподистовичъ крпко задумался.

XXI

Какъ не любилъ Иванъ Анемподистовичъ Надю, но торговая жилка его забилась сильно, когда пришлось ставить на карту

любовь и благополучіе Нади съ одной стороны и торговлю съ собственнымъ благосостояніемъ — съ другой. Слишкомъ торговецъ былъ Иванъ Анемподистовичъ, слишкомъ сжился онъ съ наживой, чтобы не задуматься о своей торговл, о «дл» въ такую трудную минуту. Согласиться съ предложеніемъ дяди Игната и взять любимую двушку силой, значило разорвать связь съ Москвой, бросить торговлю, бросить все, а это было не легко. Но когда Иванъ Анемподистовичъ вернулся позднею ночью домой, покинувъ «Митричевъ кабакъ» съ общаніемъ завтра же снова придти, его охватила такая тоска по Над, что онъ понялъ всю невозможность жить безъ этой страстно любимой двушки. Въ кабак, «на народ», посл выпитаго вина тоска «отвалила», Иванъ Анемподистовичъ забылся немного, но когда онъ вернулся домой, гд все напоминало ему Надю, тоска съ новою и удвоенною силой охватила его.

Нтъ, онъ не можетъ жить безъ Нади, онъ не перенесетъ разлуки съ нею и все равно пропадетъ, сопьется съ круга или руки на себя наложитъ. Мысли о торговл даже нтъ. Вотъ завтра товаръ придетъ заграничный, надо за нимъ хать, завтра же надо видться съ богатымъ владимірскимъ торговцемъ, который товаръ у него беретъ, а Иванъ Анемподистовичъ и не думаетъ объ этомъ, онъ весь погруженъ въ мысли о Над, плачетъ о ней, всю подушку слезами смочилъ. Нтъ, надо выручить невсту, во что бы то ни стало, самому погибнуть, а выручить. И средство для этого одно — дядя Игнатъ съ своимъ предложеніемъ. До свиданія съ Наташей была еще надежда на милость барина, а теперь эта надежда пропала совсмъ: если баринъ и согласился бы, такъ не согласится барыня, «варварка», «тиранка», по словамъ Наташи. Можетъ, она, эта барыня, и Надю тиранить будетъ. Положимъ, Наташу она тиранила изъ-за ревности, да еще за грубость, за строптивость, но вдь и Надя можетъ разозлить ее слезами, упорствомъ, а баринъ можетъ полюбить ее и навлечь на нее гнвъ барыни. Какъ бы тамъ ни было, а Иванъ Анемподистовичъ не можетъ жить безъ Нади, онъ чувствуетъ это всмъ существомъ своимъ. И онъ ршился прибгнуть къ помощи дяди Игната, дать ему денегъ. Съ разбойникомъ пришлось знаться, съ темнымъ бглымъ людомъ!.. Что же длать? Они добрые, отзывчивые, душевные, а до разбоевъ ихъ какое же ему дло? Въ разбояхъ онъ не участникъ, онъ только свою «любимую» выручаетъ, жизнь свою спасаетъ этимъ: и не пропадетъ онъ изъ-за этого. Прикончитъ онъ только дло въ Москв, продастъ домъ и удетъ къ раскольникамъ на Волгу. Это хорошій, зажиточный народъ, торговый. Онъ знаетъ многихъ раскольниковъ из волжскихъ скитовъ, иметъ дло съ ними. Они ведутъ обширную торговлю, обладаютъ огромными капиталами и отличаются честностью, платятъ хорошо. Знаетъ онъ раскольниковъ и изъ Киржача, Владимірской губерніи, знаетъ и московскихъ, рогожскихъ и преображенскихъ. Эти имютъ общеніе съ волжскими, со скитскими и тоже хвалятъ тхъ, значитъ, жить тамъ можно не хуже, чмъ въ Москв, а то можно и на Уралъ ухать, тамъ дло завести, съ деньгами, да съ торговою сметкой везд хорошо, особливо когда рядомъ любимая и любящая жена, согласіе въ дом да любовь.

Совсмъ уже разсвтало, когда уснулъ Иванъ Анемподистовичъ съ твердымъ намреніемъ прибгнуть къ помощи дяди Игната, чтобы выручить Надю. Слдующій день молодой купецъ кое-какъ промаялся: побывалъ въ лавк, повидался даже съ иногороднимъ покупателемъ и дло съ нимъ сдлалъ, но заперъ лавку ране обыкновеннаго и, пославъ домой ключи съ старшимъ прикащикомъ, пшкомъ отправился въ «Митричевъ кабакъ».

Смеркалось, когда онъ пришелъ туда. Дяди Игната не было, но Прошка сидлъ уже тамъ со своими товарищами и встртилъ Латухина, какъ знакомаго. Цловальникъ Митричъ тоже поглядлъ на него, какъ на своего, и обратился къ какому то рыжему здоровенному парню въ нарядномъ синмъ кафтан съ такими словами:

— Летлъ грачъ блоносый въ шелковыхъ перьяхъ, на вороновъ налетлъ, вороны клевать его хотли, кругомъ налетли, а грачъ щегольный моргачъ, клювъ имъ свой показалъ. Клювъ то у него блъ, да въ крови зааллъ, воронамъ, стало быть, свой. Братъ не братъ, а дружбу водить радъ.

Рыжій парень взглянулъ на Ивана Анемподистовича и отвчалъ цловальнику:

— Ходитъ, значитъ, тонко, а поетъ звонко: леталъ по садамъ, залетлъ къ лсу?

— Изъ нашей верши, — отвтилъ цловальникъ.

Этотъ обычай излагать свои мысли такъ называемымъ «говоркомъ» былъ въ большомъ ходу у старинныхъ молодцовъ большой дороги, у разнаго темнаго люда, а также у многихъ фабричныхъ во всей промышленной Россіи. «Говоркомъ» объяснялись еще очень многіе въ начал этого столтія, но и до сихъ поръ можно слышать подобное объясненіе среди фабричныхъ. Это не былъ жаргонъ, это была своего рода поэзія, импровизація, манера говорить иносказательно и способность понимать эту иносказательность. Впрочемъ, извстное количество условныхъ словъ, вроятно, существовало для обихода, или же былъ какой-нибудь «ключъ» для взаимнаго пониманія, а иначе трудно бы было понимать «темнымъ людямъ» другъ друга.