Купленная невеста
Шрифт:
— Ха, ха, ха! — загремлъ кругомъ дружный хохотъ.
— Хорошая двка, жаль только, что не дюжо матера, хлибка больно, — раздалось замчаніе, когда смхъ утихъ.
— Погоди, раздобретъ.
— Нагуляетъ тла для палача, будетъ по чему кнутомъ поработать! — мрачно замтилъ солдатъ.
Напоминаніе о палач произвело непріятное впечатлніе. Нкоторые вздохнули, другiе молча свсили головы на груди.
— Ступай самъ къ нему въ лапы! — крикнулъ солдату черноволосый кудрявый парень. — Ишь, онъ съ ума у тебя не идетъ, любъ больно. Али боишься очинно?
— Угощеніе не сладкое.
— А не сладкое, такъ и не шелъ бы за
Вс засмялись и окружили котелъ съ дымящеюся горячею кашицей.
XXII
Въ свтлой, ярко освщенной свчами въ канделябрахъ и подсвчникахъ, столовой Скосыревскаго деревенскаго дома собралось довольно порядочное общество за вечернимъ чаемъ. Большой серебряный самоваръ привтливо пыхтлъ и шумлъ, пуская струи пара; ярко и весело сверкалъ хрусталь на стол, покрытомъ ослпительно блою скатертью, дымились ароматнымъ паромъ чашки; затопленный каминъ пылалъ яркимъ пламенемъ, распространяя тепло по громадной комнат, не лишнее въ пасмурный и холодный вечеръ ненастнаго апрля. На двор завывалъ втеръ, дождь, пополамъ со снгомъ, хлесталъ въ окна, голыя еще деревья въ саду уныло шумли и словно грозили кому то пучками своихъ гибкихъ втвей, похожихъ на розги. Но непогоды не замчалъ никто въ свтлой теплой комнат, наполненной ароматомъ дорогихъ куреній и духовъ. Вс кушали чай съ превосходными сливками, съ печеньями, съ вареньемъ или съ ароматнымъ ромомъ, смотря по привычк и наклонностямъ, и весело разговаривали.
Чай разливала недавно взятая для Катерины Андреевны компаньонка, бойкая, рчистая француженка, не первой молодости и некрасивая, — Катерина Андреевна не хотла брать хорошенькую, зная эротическія наклонности Павла Борисовича. Рядомъ съ француженкою сидлъ сосдъ-помщикъ Батулинъ, крашеный господинъ лтъ пятидесяти пяти, вольтеріанецъ, большой поклонникъ женщинъ, а особенно француженокъ, и деспотъ до жестокости съ домашними и крпостными. Онъ любезничалъ съ mademoiselle Элизой и ухаживалъ за нею, не забывая ухаживать и за Катериной Андреевной.
Катерина Андреевна, въ узкомъ черномъ бархатномъ плать съ высокимъ лифомъ и глубокимъ вырзомъ, позволяющимъ видть большую часть груди и спины, съ высокою прической, перевитою нитками жемчуга, сидла на низенькомъ кресл, уютно углубясь въ мягкую спинку его, и кушала конфекты, запивая чаемъ. Черемисовъ въ свтло-коричневомъ фрак, въ высокомъ жабо и въ сапогахъ съ кисточками, сидлъ рядомъ съ нею и разсянно слушалъ ея веселыя игривыя рчи, пощипывая усы и закусывая ихъ по старинной привычк. По другую сторону стола сидли еще два сосда, молчаливые и застнчивые помщики, чувствующiе себя чужими въ этомъ обществ, а рядомъ съ ними Скосыревъ, свже выбритый, надушенный, одтый щеголемъ. Онъ влюбленными глазами смотрлъ на Катерину Андреевну и посылалъ ей воздушный поцлуй, когда она взглядывала на него и когда гости не замчали этого. Любовь Павла Борисовича дошла до кульминаціонной точки, и онъ никогда еще не былъ такъ влюбленъ въ Катерину Андреевну, какъ теперь, а она никогда еще такъ не кокетничала и такъ далеко не держала себя съ
— Милый, я твоя невста, только невста, — говорила она, когда онъ хотлъ ласкать ее. — Я боюсь наскучить теб до нашей свадьбы и потому не хочу, чтобы ты ласкалъ меня теперь. Скоро я буду твоею женой и тогда я твоя, но теперь не ласкай, не цлуй меня, — это меня обижаетъ: я не хочу быть и слыть твоею любовницей.
А между тмъ она кокетничала съ нимъ, какъ никогда, одвалась въ его любимыя платья, чесала волосы именно такъ, какъ онъ любилъ, пла за клавикордами его любимые романсы и псни.
— Сядь со мною, Поль, — обратилась она теперь къ нему, нжно взглядывая на него и томно потягиваясь пышнымъ станомъ своимъ. — Черемисовъ скученъ невообразимо, да и боюсь я чего-то, жутко какъ то.
— Боишься? — спросилъ Павелъ Борисовичъ, переходя къ Катерин Андреевн и садясь рядомъ съ нею на поданное въ одинъ мигъ лакеемъ кресло. — Боишься? Чего?
— Да такъ страшно воетъ втеръ, такъ хлещутъ въ окно эти скучныя березы, а на двор такъ мрачно и темно. Вдругъ на насъ нападутъ разбойники, какъ напали на Чубарова или на этого купца.
Павелъ Борисовичъ засмялся.
— Ну, это довольно мудрено, моя милая, — проговорилъ онъ.
— Почему?
— Да потому, что мы живемъ совсмъ не при такихъ условіяхъ. Скряга Чубаровъ имлъ крошечную дворню, состоящую изъ дряхлыхъ стариковъ и старухъ, а у насъ тутъ цлая армія. Сколько же нужно разбойниковъ, чтобы напасть на мой домъ! Вдь времена Разиныхъ и Пугачовыхъ миновали и теперь бродитъ какая нибудь дюжина голодныхъ оборванцевъ, вооруженныхъ дубинами. Такую «шайку» мы вотъ съ Черемисовымъ саблями разгонимъ, а если взять пару пистолетовъ, такъ она разбжится при первомъ выстрл.
— Однако, осмлюсь замтить, государь мой, что, по словамъ Чубарова, разбойниковъ было человкъ сорокъ, хорошо вооруженныхъ, — замтилъ одинъ изъ застнчивыхъ помщиковъ.
— Ну, это, по пословиц, «у страха глаза велики», — возразилъ Скосыревъ. — Я этому не врю.
— Но какъ же они напали на домъ купца, у котораго была масса рабочихъ, осмлюсь вопросить?
— Да вдь извстно уже, что рабочіе были съ ними за одно и бездйствовали въ то время, когда грабили ихъ хозяина.
— Сіе можетъ случиться и у васъ, Павелъ Борисовичъ, — съ усмшкой проговорилъ помщикъ Батулинъ.
Павелъ Борисовичъ нахмурился.
— Вы полагаете?
— Осмливаюсь. Что такое эти хамы? Неблагодарные скоты, кои въ каждую минуту могутъ броситься на господина, ихъ кормящаго, и растерзать его.
Павелъ Борисовичъ оглянулся на стоявшаго у дверей лакея и выслалъ его изъ комнаты.
— Увряю васъ, что сіе врно, — продолжалъ Батулинъ.
— Ну, у меня не таковы, — съ увренностью перебилъ его Павелъ Борисовичъ. — У меня преданный мн народъ, ибо онъ любитъ меня и поставленъ прекрасно.
— То есть вы балуете его? — спросилъ Батулинъ. — Это то вотъ и нехорошо, ибо зври требуютъ хорошей палки.
— Вы пугаете меня, мосье Батулинъ, — обратилась къ помщику Катерина Андреевна. — Знаешь, Поль, можетъ быть, мосье Батулинъ и правъ. Избалованная неблагодарная дворня легко можетъ измнить.
— Никогда! Вдь она знаетъ же, что посл этого ее привлекутъ къ отвту, затаскаютъ по судамъ. Наконецъ, я увряю тебя, что насъ любятъ и горой встанутъ за насъ, а главное — это то, что никакого нападенія не можетъ быть: мы не Чубаровы и не этотъ купецъ.