Купол на Кельме
Шрифт:
– Какая вертикальная?
– Да уж такая, «с крючком». Междоусобный разговор с медведицей… Да ты расскажи, Иван Сидорович. Москвичу интересно.
– Говорено много раз, – отмахнулся чернобородый старик.
– А ты уважь гостя! – наставительно сказала красивая пожилая женщина. (Как я узнал потом, жена Ивана Сидоровича, Пелагея.) И, обратившись ко мне, начала сама: – Медведицу он встретил в тайге, шатуна. Непутевые они, шатуны, самый бестолковый зверь… Известно, коли не доспал, всё кувырком идет.
– Прошлой осенью было, в Кудрявой пади, отсюда четыре дня ходу… – продолжал ее муж.
Так
7
Во всем виновато было ружье Ивана Сидоровича. Когда-то оно было очень хорошим, а потом износилось. Вообще на Лосьве ружья долго не живут, потому что их не чистят, считают, что на чистку не стоит тратить времени, лучше купить новое. Но Ивану Сидоровичу жалко было расставаться со старым ружьем, привык к нему, и било точно…
– Он у меня мужик обстоятельный – за одно держится… – пояснила Пелагея.
Прошлой осенью оба они охотились километров за сто от дома. У них была там избушка, очень удобная, аккуратная. Все было прилажено, чисто, много дров и бересты, соль, мука, припасы в особом амбарчике и даже банька.
Снег уже упал, на болотах еще таял, а на пригорках лежал сплошным ковром. Белка надела серую шубку, охотничий сезон начался. И вот Иван Сидорович ушел в Кудрявую падь, километров за двадцать от избушки. Ушел за белкой, а встретил медведицу с годовалым медвежонком.
– С медвежонком-то они злее, – вставила Пелагея.
Иван Сидорович не первый раз встречался в тайге с медведем. Тринадцать медвежьих шкур сдал он в факторию на своем веку. Он знал, что нужно делать. Каждое движение было у него рассчитано. Удивление, замешательство, лишние размышления не заняли даже четверти секунды. Ружье было заряжено дробью. Иван Сидорович переломил его точным движением – хотел выбросить патрон из ствола… И тут ружье подвело – экстрактор выскочил, а патрон остался в стволе. Иван Сидорович выхватил нож, хотел поддеть патрон острием, но патрон сидел туго и не поддавался. Считанные секунды были истрачены. Медведица приблизилась и встала на задние лапы. Выставив вперед надломленное ружье, Иван Сидорович нащупал топор (здесь носят его за спиной между лопатками) и вытащил его. Топора медведица опасалась – ревела, но ближе не подходила. Но, как только Иван Сидорович оставлял топор и обеими руками брался за ружье, чтобы вытащить злосчастный патрон, медведица снова наседала на него, как будто понимала, что ружье отказало.
– С топором-то на медведя хитро. Пулей враз осадил бы. А топор совсем негодящий инструмент, – подтвердила Пелагея.
Отмахиваться изломанным ружьем было неудобно. Иван Сидорович пробовал напугать медведицу криком. На Лосьве верят, что медведь боится ругани. Но эта медведица была не из пугливых. Стояла и ревела сама – ругала охотника на своем языке. Передышки, чтобы вытащить патрон, она не давала. В конце концов Иван Сидорович бросил изломанное ружье, решил биться с медведицей топором и ножом.
– А нож-то в левой руке, – пояснила Пелагея.
Бросив ружье, Иван Сидорович сделал шаг вперед и замахнулся топором. Медведица, словно боксер лапой, отбила удар. Топор вылетел и попал охотнику в ногу. В руке остался только нож. Иван Сидорович сумел ухватить медведицу за гриву и стал ее колоть, стараясь добраться до сердца.
– А боли-то он не почуял сгоряча, – вставила жена.
Охотник вцепился в медвежью шкуру и тыкал ножом в живот. Медведица рванулась. Иван Сидорович переступил и, не устояв на разрубленной ноге, упал. Падая, он постарался перевернуться на спину, а нож выставил вверх, думал, что медведица навалится на него, и единственная надежда – распороть ей брюхо. Но медведица взревела и бросилась наутек. Только тогда Иван Сидорович почувствовал боль в разрубленной ноге. И по лицу, разорванному когтями, текла кровь. Кровь заливала глаза; от боли и слабости мутило. Преодолевая тошноту, Иван Сидорович разрезал сапог, кое-как завязал ногу рубахой, полежал немного, затем срубил костыль и потащился в обратный путь.
– А как по тайге с костылем! Нога-то проваливается в болото, – перебила жена. Глаза у нее расширились, дыхание стало короче. В который раз она слышала эту историю и все еще переживала заново.
– Только отошел, гляжу – медведица. Сдохла, проклятая! – сказал Иван Сидорович и задумался.
– А я ждала родимого, – продолжала Пелагея. – Не спала ноченьки. Чует сердце – горе. Холод, снег идет, ветер гудит. Под утро уже слышу подвывает кто-то по-звериному. Вышла наружу, гляжу – за речкой на той стороне мой Иван Сидорович стоит на четвереньках и воем воет. Я кричу ему: «Ты что, пьяный?» Он, как услышал мой голос, повалился на бок и сомлел. Я испужалась, свету не взвидела. Как была, в валенках, сиганула в реку, перебежала бродком, гляжу – белый весь и молчит. Мужик-то здоровый, тяжелый, как я перетащила его, не помню. А вода-то холоднющая, боюсь – уроню, намокнет он, обледенеет, и конец моему Сидоровичу. В избушку втащила, так на полу оставила. На полати поднять силушки-то нет…
Три дня Пелагея лечила мужа таежными лекарствами – отпаривала ногу в бане, мазала медвежьим салом, березовым дегтем. Нога все же начала синеть. На третий день Пелагея взвалила мужа на нарты и повезла за триста километров в районную больницу.
– Ведь по болоту, по грязюке тащила, а все ж таки на пятый день дошла. И как дошла – сама удивляюсь, – говорила она.
В больнице хотели отрезать ногу, но Иван Сидорович не дался. Тогда его отправили на самолете в Югру. Ногу все-таки удалось вылечить. Сейчас Иван Сидорович уже ходил на охоту, правда немного прихрамывал.
– Наука – великое дело! – сказал он с уважением.
А Пелагея заключила:
– Беда без врачей. Смотри, куда ездили!
8
Я выслушал этот рассказ с напряженным вниманием. Мне в буквальном смысле приходилось напрягать внимание, потому что спирт мешал мне сосредоточиться. Я помогал себе, морщил лоб, хмурил брови, неотрывно глядя в рот рассказчику… И в общем, понял и даже запомнил. Вместе со мной, кажется, слушал только Тимофей. Он одобрительно поддакивал, вздыхал, в самом трагическом месте некстати рассмеялся. И долго кашлял и всхлипывал, приговаривая:
– Ишь ты, как получилось, «с крючком». Ты хотел с нее шкуру снять, ан тебе же и досталось.
Видимо, его привлекали неожиданности, то, что кинематографисты называют «поворот».
В середине рассказа раздался гулкий выстрел. Оглянувшись, я увидел хозяина дома у открытого окна с дымящейся двустволкой в руках. «Палит спьяну, как бы не пристрелил кого», – подумал я. Но другие не обратили внимания, а мне рассказывали про медведицу. Я не мог одновременно слушать и беспокоиться. Хозяин вышел из дому и вскоре вернулся с парой убитых уток-крохалей. Он небрежно бросил добычу в угол, и никто не стал удивляться, расспрашивать или хвалить. Оказалось, что, сидя у окна, он увидел стаю уток на реке, спокойно взял ружье, зарядил дробью, выстрелил и даже попал.