Купол на Кельме
Шрифт:
Таков мариновский метод работы.
Легче всех воспринял его Левушка. Он был первокурсник, голова его была свободна, и Маринов не встретил там соперников. По вечерам Левушка записывал в толстую тетрадь все советы, заповеди и изречения Маринова. Как говорят немцы: «Он стал папистее, чем римский папа». Маринов сам должен был убеждать Левушку, что в других местах на Земле встречаются все-таки складки, есть даже складчатые горы: Кавказ, Альпы, Гималаи.
Без сопротивления стал мариновцем и Николай. Вообще, это был способный юноша, нельзя было его не хвалить. Все он делал быстрее всех, охотнее всех –
Сравнительно медленно разворачивался основательный Глеб. Он был тугодум, новые знания укладывал, как кирпичи, и никак не хотел выламывать зацементированные куски из фундамента. Глеб мыслил прямолинейно, диалектика науки ему была непонятна – он не мог поверить, что бывают вещи не совсем правильные, иногда правильные, правильные вчера и неправильные сегодня. Ему все хотелось положить факт на полочку, наклеить ярлычок. А мы как назло встречали все время что-то спорное, не имеющее названия, промежуточное. В конце концов Глеб отказался от названий, стал говорить: «Как на Полосатом обрыве», «Как на Кривом плесе». Зрительная память его никогда не подводила.
Маринову очень нравилась такая манера. «Лет через десять, когда Глеб объездит всю страну, ему цены не будет, – говорил Маринов. – Это будет гроза для всяких книжников и словесников. Глеб будет их душить фактами, голыми фактами».
Одновременно с изучением мариновского метода работы шло обучение мариновскому распорядку. Оказывается, его поведение на первом обнажении не было случайностью. Не раз ставил он нас в глупое положение, как бы старался доказать: «Ничего-то вы не умеете. А коли не умеете, слушайтесь беспрекословно».
Вот, например, он говорит поутру:
– Есть заповедь у геолога: «Ничего не клади на землю! Молоток в руке или за поясом. Книжка в руке или в сумке. Задумаешься, отойдешь на шаг – потом в траве не разыщешь. А до магазина триста километров. Нож потеряешь – до осени останешься без ножа, будешь клянчить у друзей, им мешать и время терять. Потеряешь записи – все лето насмарку. Зря тебя везли сюда, народные деньги тратили».
Потом мы работаем на обнажении – кто с рулеткой, кто с горным компасом, кто с планшетом. И вдруг отчаянный крик Маринова:
– Сюда! Ко мне! Скорей же!
Что случилось? Змея? Медведь? Трясина? Или след нефти наконец – маслянистое пятно на обломке известняка.
Бросаем всё, мчимся сломя голову. Но Маринов встречает нас с каменным лицом:
– Где ваша сумка, Гриша? На пне?.. А ваш молоток, Коля?.. А Левушка все бросил: книжку, нож, карандаш? Я же говорил: ничего не класть на землю. На ветер я говорю, что ли?!
И Левушка, чертыхаясь, два часа после этого шарит в траве, отыскивая свой любимый ножик с восемнадцатью предметами (он все-таки взял его с собой). А Маринов, проходя мимо, еще подзуживает:
– Магазин-то в Югре. Триста километров по прямой.
– Чему же вы радуетесь? – говорю я с возмущением. – Вот Левушка потерял дорогую вещь. Неужели словами нельзя было сказать?
Но Маринов непоколебим:
– Разве я не говорил словами? Не далее, как сегодня. Но слово, как сказал бы академик Павлов, – слишком слабый раздражитель. В одно ухо входит, в другое выходит. Сколько раз нужно повторять слово, чтобы оно запомнилось, и сколько еще раз, чтобы вошло в плоть и кровь? А у меня в распоряжении всего три месяца. Я не могу учить ласково и терпеливо. Мне нужны исполнительные помощники в этой экспедиции, а не в следующей. Поэтому сроки сокращены. Сегодня я учу, завтра – требую. И, если слова не доходят до сознания, я учу на примере…
На каждую мелочь у Маринова правила, и выполняй их неукоснительно. Как ставить палатки – правило, как распределять обязанности – правило. Варить обеды не хотелось никому. Мы собирались установить дежурство по кухне, как это водится у туристов. Маринов воспротивился:
– Не позволю, чтобы двое переутомлялись, а прочие посиживали. У каждого свои обязанности, и на все лето одинаковые. Будем растить мастеров своего дела.
– Я буду мастер топора, – предложил Николай. – А суп пускай Левка варит, ведь он дров до утра не наколет.
– Обязанности распределяю я, – возразил Маринов. – Гриша с Левушкой ставят палатки. Глеб обеспечивает дрова и лапник. Ирина выдает продукты и спальные мешки. Коля, будете мастером поварешки. Не делайте кислой физиономии! Ах, вы считаете это занятие унизительным? Неужели вы хотели сбыть унизительное дело Левушке – лучшему другу-товарищу? Хорош друг!
Все-таки как мастер топора Левушка никуда не годится. Мы кончаем свои обязанности позже всех, ужинаем усталые, наконец залезаем в мешок. И тут какой-то бегемот – в тайге ему, видите ли, тесно – натыкается на нашу палатку и валит ее на нас.
Вылезаю, злой до предела. Передо мной Маринов. Он и не собирается извиняться:
– Слабоваты у вас колышки, Гриша. Чуть задел – и рухнуло.
Я готов поколотить его:
– Кто вас просил задевать? Нарочно вы, что ли?
– Нарочно! – сознается он без тени смущения. – Опять словами нельзя сказать?
Маринов усмехается:
– Вы хотите, чтобы начальник ходил за вами, как нянька, добивал ваши колышки, перемывал котел после Николая, проверял каждую цифру, которую вы записали, каждую линию, которую провели на бумаге. Не дождетесь! Мне нужны надежные и ответственные помощники. Я хочу доверять вам и в мелочах и в главном.
Что скажешь? «Не доверяйте, не полагайтесь!»
Скрепя сердце мы восстанавливаем палатку. И, можете быть уверены, отныне наши колышки клешами не вытащить из земли.
Вскоре после этого произошел случай с лодкой.
В тот день мы ездили вверх по реке километров за пятнадцать, вернулись довольно поздно, разожгли наконец костер и только уселись…
– А лодку привязали к колу? – спросил Маринов.
– Не уплывет – крепко сидит, – сказал Левушка.
За колья отвечал он. Но старый кол размочалился, Левушка пошел за топором и задержался у костра. Он подумал, что обойдется и без кола – лодка врезалась в песок, ее еле вытащили.