Курган. Дилогия
Шрифт:
– А чего ж ты тогда таким оборванцем ходишь? Нарядился бы красиво. Как властителю и хозяину леса положено. Приоделся… Сапоги расшитые там, порты пристойные. А то ведь на твоем кафтане заплата на заплате! Срам-то какой! Не стыдно по лесу в такой затрапезе ходить? Самому ж неудобно: латки твои, небось, за каждый куст цепляются! Вон, какими рубахами ты нас одарил. Я в этом деле много чего понимаю! На их пошив такой лен пошел – мало где сыщешь! И выделан отменно. Мягкий как пух, теплый как шерсть. Даже со льном не очень схож. Вот и ты, ведь мог бы вырядится получше иного князя или купчины богатейшего! Что тебе стоит? Только пожелай! А ты не желаешь.
– А зачем мне это надо? – удивился Дубыня. – Ты сама на свой вопрос ответила, Ярина. В лесу я у себя дома. Я тут хозяин и властитель. Тут мне хорошо. Кто меня в бору увидит? Только зверье, да кикиморы – когда к болоту забреду. Перед кем мне красоваться? Зверькам я и так люб: они к моему кафтану привычны и им даже вроде нравится эта одежка. Издали меня узнают. И кусты меня не цепляют. Верно жалеют, чуют, что рухлядишка ветхая и выношенная. Они любят новое и красивое драть. А если какой человек меня и увидит, так ему же больше страху будет. А когда я на людях показываюсь – иное дело! Средь них в затрапезе не пощеголяешь, почета не будет. Вот иной раз я и наряжаюсь, хоть и не по нраву мне это!
Ярина осталась довольна ответом, Дубыня говорил от души. Спокойно, не горячась..
«Глупость спросила, – подумала она. – Он же вроде как мужчина. Им наряды ни к чему…»
– Видела я тебя как-то, – фыркнув, вновь встряла Белана. – Ты тогда верно в город направлялся? Ва-ажный… Личину изменил. Борода черная – как смоль! Лаптем кверху задрана! Кафтан не чета этому: алый, золотым шитьем изукрашен! Ну прям купец какой-то по лесным чащобам шествует. Только все равно: хоть ты и лицо изменил, и бороду черную сделал, – но глаза у тебя, как были рачьими, так и остались! Вид у тебя пучеглазый, вот что! Кто знает – тот сразу поймет, кто ты есть на самом деле!
– Да, это ты верно подметила, – серьезно согласился Дубыня. – У нас у всех глаза на выкате. Такими уж создал нас Род. Для леших это такая же верная примета, как для вас русалок – хвосты рыбьи. Ни с кем не перепутаешь!
Тут, не в силах сдерживать свой серьезный вид, Дубыня рассмеялся. Сумел-таки ответить своей ненаглядной невесте на попрек о пучеглазом взоре!
– А что ты в городе делаешь?– поинтересовалась Велла. – Ты ведь говорил, что тебе и в лесу неплохо живется. Чего тебе среди людей надобно?
– Конечно говорил! И снова скажу: лес мой дом и мне в нем хорошо. Он так же мне дорог, как вам вода: ручьи, реки, озера… Но вот беда. Порой скучновато мне бывает! Я ведь в лесу почитай все время один. – Леший притворно вздохнул, словно его и вправду снедает тоска. – О зверьках не говорю – они всегда рядом. Не докучают. Но твари безмолвные. И свои дела у них всегда есть. Вот и выхожу на люди. В городе иной раз в корчму заглянешь, медов ставленых возьмешь, – да как разойдешься! В картишки, бывает, перекинешься. Некоторые люди жить без них не могут, только и выискивают с кем бы сыграть. Кости опять же побросать можно… Я, конечно, выигрываю, как же без этого! – самодовольно улыбнулся леший. – За века-то, как карты в мир'y появились, играть навострился! Равных мне нет! – Леший говорил все это горделиво. Страсть к картам завладела им так же, как теми людьми, что он порицал. Но Дубыня, не замечая своего хвастовства, с упоением продолжал: – Я не жульничаю никогда! Оно мне это без надобности. Если нечестно играть – то неинтересно. Правда, иной раз глаза отведу. Если вижу, что соперник мне попался ушлый, и сам нечисто карты тасует. А порой и для дела глаза отвожу… В корчме разных историй послушаю. Разузнаю, что на белом свете творится. Слухов, коими земля полнится, соберу. Сами знаете: мимо Виннеты корабли со всего мира идут. Кого только там не увидишь! Иной раз в городе с иным домовым пообщаюсь, иль овинником. Они же не только по избам сидят, тоже на белый свет выглядывают. У меня даже средь банников знакомцы есть. Хоть и неприветливы они, даже не знаю отчего! – Тут леший пожал плечами. – А ведь протопленная баня для старых косточек – первейшее дело!.. Вы в бане бывали? – отвлекся Дубыня. – Попробуйте, не пожалеете! Такой там дух медовый! Да пар! Да…
– Бывали мы в бане, знаем, – улыбнулась Ярина. – Продолжай, занятно говоришь.
– Вот, в Виннете я скуку и сгоняю. День, другой… а то и на неделю там задержишься, а потом до следующего года не тянет! Но воспоминаний! А поделиться-то не с кем! Нас ведь, леших, – усмехнулся Дубыня, – на все окрестные леса всего лишь двое. Я тут. А на другом берегу Ледавы – Ярон. Вы должно быть знаете, ведь везде плаваете, всюду бываете.
Лес наш огромный, бескрайний, а его всего лишь Ледава разделяет. Вот и получается, что их как бы уже два. А так уж издревле повелось – в лесу один хозяин должен быть. Два петуха в одном курятнике не уживаются. И неважно, какой это лес – вот как мой, что аж до земель Сумь простирается, или березовая рощица – светлая да невеликая… Но в березах, вообще-то лешачихи хозяйствуют. В таком большом лесу поговорить не с кем. Мало нас… настоящих леших. А помощники мои? Что помощники! – махнул рукой Дубыня, показывая, что от своих лесных слуг он ничего особенного не ждет. – С ними скучно. Они лесное дело хорошо исполняют, а вот о серьезном поговорить – разум не тот. Вот и ходим мы с Яроном друг к другу, новостями меняемся. То он ко мне, то я к нему. Вот и сейчас от него домой шел, да вас увидел. Сижу с вами сейчас, разговариваю, радуюсь…
Дубыня замолчал. Морщинистое лицо его стало озабоченным. Видно было: какая-то навязчивая мысль не дает лешему покоя. Русалки с интересом, но неназойливо разглядывали его. Так вот он каков: их сосед, леший. Встречаться-то порой встречались, да все как-то издали друг на друга глядели, и словами не то что серьезными, и скорее наоборот – колкими, обменивались. А вот чтобы так посидеть, поговорить, так этого никогда не было. Хорошо, все-таки очень хорошо, что его позвали.
Встряхнув кудлатой нечесаной башкой, Дубыня вроде бы отогнал докучную мысль, и, улыбнувшись, снова полез в суму. На этот раз он достал из нее махонькую пузатую кадочку. В руках лешего она смотрелась уморительно. Кадочка скорее подошла бы какой-нибудь малой лесной зверушке, вроде белки. В ее лапках она была бы на своем месте. Сбоку кадочки висело такое же махонькое черпало.
Торжественно водрузив игрушку посреди пня, леший, хитро прищурился и улыбнулся. В предвкушении вопросов, на которые он собирался дать обстоятельные ответы, Дубыня торжественно провозгласил: Вот! Это вам от меня подарок!
– Что это? – хохотнула Белана. – Такой большой? А как делить его будем? Унесем ли?
– Не смейся зазря, русалочка моя драгоценная. Это есть не что иное, как тертая ягода золотого корня!
– Золотой корень? Да еще с ягодой? Что это такое? – удивилась Велла. – Что-то не слыхали об этом. Да и вообще, разве корни бывают с ягодой?
Дубыня назидательно поднял палец.
– Не слыхали? То-то! Потому что это я так это яство и назвал. Может, и есть у него другое имя, но про то мне неведомо. Только сильные ведуны слышали об этом зелье. И то толком и не знают – что это. Так – догадки, грезы… Они бы все отдали за малую каплю этого снадобья. Да вот вишь, не дано им. Люди, что поделаешь! – Дубыня развел руками. – А этот настой – для богов!
Приподнимая крышечку, Дубыня чуть ли не мурлыкал, до того он собой гордился.
– Вот! Перетертая в меду диких пчел красная ягода золотого корня. Это я сам удумал, сам сделал. Она горькая, а с медами другой скус. Капля – любую болезнь излечит, а несколько – жизнь продлят. А целая ягода – бессмертие дарует! О чем порой думают люди, о чем их тайные помыслы? Догадываетесь? Да – о вечной жизни тут, на земле. Глупцы! Помирать все равно придется. Всем. И первому богачу и последнему бедняку. Да вот только никакой богатей не сможет продлить себе жизнь более того срока, что отпущен ему Родом. Придет час – и будет подрезана нить его жизни. А умирать богатею страшно. Ой как страшно! Чем богаче – тем страшнее, – заулыбался леший. – Но нас это не касаемо – мы и без этого бессмертные. А вот радость да силу великую это снадобье и нам может дать. Отведайте – сразу радость в душе появится, будто крылья выросли. И она, радость эта, надолго останется.