Курган. Дилогия
Шрифт:
– Сейчас! Сейчас!
Стремительным вихрем метнулся леший к кустам ивы, что росли неподалеку. Только пестрые полы латанного кафтана развевались, как крылья какой-то диковинной птицы, да песок из-под стоптанных лаптей вверх летел.
Русаве показалось, что Дубыня, не сумев обуздать свою прыть, вломиться в ивняк с таким треском и шумом, что от испуга вновь смолкнут птицы, замрут звери, в темных укрытиях попрячутся гады и разные твари, что так любят сырость; и вновь наступит гнетущая тишина, что нависала над лесом ушедшей ночью.
Но нет! Дубыня, домчавшись до ивняка, не только не остановился, но даже не смирил рысистого бега. Он будто растворился в кустарнике, исчез, затерялся средь ивовых прутьев так, словно выпь в камышах спряталась. Леший слился с ивняком, словно в воду нырнул. Бесшумно, и как-то незаметно.
Нырнул, и тут же обратно выскочил. А в руках Дубыня уже держал две прямые, ровные, гладко оструганные палки.
Уже спокойней, не так резво, он подскочил к Кириллу. Приложив свежесрубленные палки к раненой ноге, смерил длину и широко улыбнулся русалкам и Шейле.
– Угадал! В самый раз ему будут. Экий я молодец!
Леший, не мешкая полез в суму. Чуток пошарив в ней, он достал несколько длинных полос беленого холста. Такого же, как только что оторвала от своей рубахи Ярина.
Ей он и протянул снасть для будущего лубка.
– Держи, девушка! Знахарка из тебя – хоть куда! Заматывай рану, закрепляй ногу, делай лубок. Я помогу, если сила потребуется. Только все быстро делать надо! Лучше тут не задерживаться! Скоро уходим.
– А что так, Дубыня? – удивилась Русава. – Иль неладное чуешь?
– Не чую, а точно знаю. Я, когда за мхом летал, то сверху людей видел. Всадники. Пять человек. Они в нашу сторону едут, уже близко должны быть
– А кто такие? – встревожилась Ярина. Она-то сразу поняла, отчего леший вдруг так засуетился.
– Всех не разобрал. Птицей все не так видишь, как в привычном обличье. И забывается быстро. Но люди эти мне знакомы. Точно! Когда-то их видел. Правда, не всех. Да разве, филином будучи, вспомнишь? Эх! – Леший досадливо махнул рукой. – Птицей не то. Летишь, ни о чем не задумываешься. А если и появляются мысли, то сразу же разбегаются словно зайцы от волка. Мы-то скроемся. А вот они… – Он кивнул на бесчувственного Кирилла и псицу.
Да, Дубыня прав. Нежданным, но вроде уже и желанным гостям не уйти и не скрыться. На этой, залитой ярким солнцем озерной косе, они как на ладони. Как стайка рыб в воде, если смотреть на нее с высокого обрыва.
Псица еще сможет затаится, порскнет в лес и сольется с бурой хвоей. Благо у нее шубка, словно покрытая палой листвой и пожухлой травой земля.
Да только когда опасность грозит, не бросит она своего друга! Это Дубыня еще ночью, на Гнилой Топи уяснил, когда увидел там обеспамятевшего, раненого человека, а над ним, хоть и ослабевшего, прибитого мороком, но грозно рычащего, свирепого зверя – потомка огненного бога Семаргла.
Кириллу не уйти. Он без чувств. А если и придет в себя, так ведь со сломанной ногой он подранок. Ему далеко не уйти, да и не скрыться от охотников…
А то, что сюда едут не просто воины – княжеские дружинники, а лесные люди – охотники-венды, Дубыня не сомневался. Недаром лица двоих ему знакомы показались! А где он мог их видеть, как не в лесу? Нигде! Только тут!
Дубыня в лесу хозяин, но и венды в нем не гости. Мигом неладное учуют: раненого человека. И для этого им его даже видеть и слышать не надо! По запаху крови учуют. Или по иным, одним вендам ведомым приметам.
И под шапкой чудесной, что любого невидимым делает – от чужих глаз прячет, Кирилла не скроешь. Кровь! Кровью на косе у озера пахнет! Ветерок как раз запах в то место несет, где вот-вот появятся нежданные и опасные гости. Нельзя Кирилла людям отдавать! Нельзя… Что из того выйдет – неведомо. Вот встанет на ноги, сам решит: нужно ему с людьми дружбу водить, иль нет. Он же пришлый, из иного мира, ничего не знает, хоть и говорит понятно. А ведь и псица с ним уйдет! Не бросит. А что охотники сделают, как увидят незнакомого свирепого зверя? То и сделают, чему с рождения обучены. Охоту на него начнут, и сразу великий бой завяжется! Ведь ни Дубыня, ни русалки уже не отдадут гостей людям…
Надо! Надо что-нибудь быстро придумать! А в голову ничего не лезет, волненье одолевает.
Дубыня морщился. Одна мысль несусветней другой! И ни одна не годится!
А солнце уже выглянуло из-за верхушек сосен. Пробило лучами пушистые ветви. Заиграли солнечные зайчики на легкой озерной глади. Просыпался великий лес, оживал неторопливо.
А ведь вечером и ночью прошедшей, хоть и не темной, по иному все было. Стояла в лесу и окрест озера гнетущая тишина. Чувствовали ночью русалки и тоску невнятную, и грусть. А порой – хоть и не признавались себе в этом – страх. Ушла ночь и жаль сейчас покидать насиженное место, на котором так уютно: песчаную теплую косу.
Русава пожала плечами. Волнения лешего и беспокойство Ярины она не понимала.
– Зачем уходить-то, Дубыня? Рано еще. День только занимается. Подумаешь, люди сюда едут. Эка невидаль! Совладаем. Если к Хранибору сейчас идти – так он еще не проснулся. Он поздно спать ложится, иной раз под утро. Мы-то знаем, когда волхв из избы выходит, бога Хорса приветствует. Куда спешить? Рану закрыли, сейчас лубок наложим. Вроде все неплохо пошло – Морана ушла, и вряд ли появится. Вон, глянь: и псица успокоилась. Легла рядом, нас слушает. Разве ты не понял, что грози ее другу беда, она б давно на защиту встала? А я знаю, как ее зовут! – неожиданно и весело воскликнула Русава. – Что мы ее все псицей, да псицей кличем? Непорядок это.
– И как? – сглотнув и чуть успокаиваясь от рассудительных слов русалки спросил Дубыня. – Как потомицы Семаргла имя?
– Как, как?! – засмеялась Русава. – Аль не понял? Слышали, когда Кирилл только что на миг в себя пришел, глаза открыл и ее увидел, то слово одно сказал – «Шейла»? А ведь это ее имя! Да, Шейла? Так тебя величают?
Русава опять не удержалась. Улыбаясь, потянулась к псице и положив на ее лобастую голову руку, принялась тихонечко, и уже умело почесывать за ухом. Большой, диковинный зверь выглядел таким мягким, таким теплым, что русалке все время хотелось ее трогать и тискать.