Курляндский бес
Шрифт:
Палфейн понял его с полуслова.
– Замок построили так, будто кто-то с компасом нарочно ходил и командовал: вот эта стена южная, эта – северная, эта – западная, эта – восточная. Прямо безупречно поставили. Так что у него две северные башни – черта с два поймешь, которая на пару футов севернее. И две южные. В башнях – лестницы, по одной слуги носят в герцогские покои и в детскую, что требуется, а выносят ночные горшки! – Палфейн расхохотался. – Лестница в той южной башне, что ближе к реке. Я условился с парнишкой, с Генрихом, что служит при погребах с провиантом, он вас встретит и проведет по той лестнице, только шею на ней не сломайте.
– Славно служишь, Петер Палфейн, – согласился Шумилов. – Не слышно ли чего о графе ван Тенгбергене?
– Слышно. Его слуга Ян приходил, звал к графу герцогского лекаря. Граф лежит в постели, отказывается есть, и, скорее всего, он городит чушь. Лекарь ушел с ним, пробыл там довольно долго, послал за помощником. А я эту породу знаю! Они от всего на свете клизмами лечат! Как-то я одному такому попался – меня лихорадило, а он выпоил мне два ведра настойки александрийского листа и кассии. Как только из меня все потроха наружу не вылетели?! Когда я понял, что остался жив, я попросил приятеля принести мне два заряженных пистолета. Видели бы вы, как этот шарлатан улепетывал!
– Если будут новости о графе, дай мне знать, – велел Шумилов.
Во дворе он и его малая свита сели на коней и через несколько минут были в лагере.
– Эй, дядюшка, Клим Ильич! – войдя в домишко, позвал Шумилов. – Дай-ка свой кармазинный кафтан ненадолго. Шапку тоже дай. И отыщи, сделай милость, сапожки – как на парнишку лет двенадцати.
– Где ж я тебе их возьму? – удивился старик. – Мы с собой парнишек не возим!
– Ступай к сокольникам. Там посмотри, кто из сокольничьих поддатней ростом пониже, – Микишка, Терешка и кто-то третий у них… Уговорись, принеси сапоги, дай хоть пять здешних шелягов, что ли… Да поскорее!
Ильича все знали, шумиловскому дядьке отказывать не хотели и не могли, скоро он принес сапоги, Шумилов посмотрел на них и вздохнул:
– Это, поди, на мою лапищу!
Но выбирать не приходилось – он взял сапоги, шапку, кафтан и понес в чуланчик к Денизе.
– Вот это вы наденете на себя, сударыня. В таком виде вы можете вместе с моими людьми пройти в замок. Сапоги великоваты, но можно намотать на ноги… не знаю, есть ли такое слово в немецком или голландском языке, мне оно не попадалось…
Шумилов имел в виду онучи. И кое-как объяснил Денизе, что это такое.
– Да, без них не обойтись, – согласилась она. – Иначе я на ходу потеряю ваши сапоги. Но что за сочетание цветов? Красный кафтан, желтые сапоги и зеленая шапка…
– А что в этом плохого? – удивился Шумилов.
В чуланчик заглянул Ильич.
– Ивашка к твоей милости. Опять с Петрухой повздорили.
– Царь небесный, как бы я хотел обоих выпороть… – пробормотал Шумилов. – Вели этому лиходею раздобыть самые чистые онучи и принести немедля!
Когда Ивашка примчался, Дениза уже была в кафтане, почти достигавшем пяток, сидела на стуле, одна нога была в сапоге, другая – лишь в белом чулке и видна чуть ли не по колено.
– Научи ее, как онучи наматывать, – велел Шумилов. И вышел, чтобы не видеть этого урока.
Ивашка выскочил почти сразу же.
– Вели Ильичу, пусть он учит!
Он был смущен беспредельно.
В конце концов Дениза справилась сама и вышла – в кафтане до самых каблуков, рукава которого достигали колен, сильно озадаченная этой московитской
Свои длинные волосы она заплела в нетугую косу и скрыла эту косу под кафтаном.
– Клим Ильич, ну-ка, глянь – сойдет за парнишку? – спросил Шумилов.
– За татарчонка, поди, сойдет, – отвечал дядька. – Да они все едино в наших рожах не разбираются. Когда пойдете, уже стемнеет, кто там станет приглядываться. Скажет, что к сокольникам идет, и ладно.
Ивашка с Петрухой получили приказ – идти перед Денизой, первыми пересечь мост надо рвом, вступить в объяснения со стражей – требуется-де Петер Палфейн, сам велел прийти в это время. Затем пройти между постройками форбурга к южной башне, озираясь лишь в том случае, ежели Дениза позовет на помощь. Затем вступить в переговоры с Генрихом и подняться наверх. И далее – Дениза пусть ждет вместе с Генрихом у двери, а Ивашке с Петрухой – спрятаться бы так, чтобы видеть ее, а не торчать на видном месте, аки хрен на насесте.
– Еще раз сцепитесь, как пьяные бабы на торгу, – быть вам поротыми, – пригрозил Шумилов. – Как только отъедем от Гольдингена хоть на три версты – так эту радость вам и устрою.
Выезжать было решено утром, позавтракавши, чтобы княжья свита могла без лишней суеты разобрать шатры и выложить всеми перинами телегу для перевозки князя. Первыми отправлялись сокольники – теперь им не было нужды двигаться медленно и с бережением, чтобы не волновать и не пугать дорогих птиц. Княжья телега, по замыслу Шумилова, стрелецкого пятидесятника Федора Никишина и начального сокольника Федора Игнатьева, замыкала обоз. Коли придется ее останавливать – так она никому двигаться вперед не помешает. Хотя Игнатьев предупредил: если князя растрясти, то можно и до Фрауенбурга не довезти. Все молча согласились и разом вздохнули: вот только покойника в этом путешествии и недоставало. Княжий племянник непременно потребует везти дядюшку в Москву, чтобы там хоронить со всеми почестями, а поди довези в летнюю жару…
Выпроводив Денизу, Ивашку и Петруху, Шумилов помог Ильичу уложить вещи и сел к окошку – ждать возвращения своих склочников и бегинки.
Глава двадцатая
Герцог сидел в кабинете и просматривал скопившиеся бумаги. Ему доставляло удовольствие проверять счета – он не первый год занимался портовыми делами и мог поймать самого ушлого боцмана на вранье о парусине, которую было принято мерить брабантскими аршинами, и о такелажных канатах, которые было принято мерить нидерландскими асами, все эти соотношения чисел прекрасно улеглись у него в голове с 1638 года – когда он сам, еще даже не всеми признанный наследник дядюшки, курляндского герцога Фридриха, стал править Виндавским портом и благоустраивал его за свои личные деньги.
После ужина он хотел поработать час-полтора, ощутить приятную усталость и спокойно проследовать в супружескую спальню. Петер Палфейн, попросивший аудиенции, вполне соответствовал мирному настроению герцога – он мог рассказать что-то занятное и даже забавное.
Ровно в одиннадцать лакей Алоиз доложил о прибытии Палфейна.
– Заходи, моряк, – пригласил его герцог. – Я до сих пор не мог с тобой побеседовать и спросить, хорошо ли тебя устроили, доволен ли ты своим житьем в Гольдингене.