Курсант: назад в СССР 2
Шрифт:
Мы зорко следили за подъездом, высматривая типа в плаще и шляпе. Шляпа у советского человека считалась своеобразным маркером социального положения и мерой его интеллигентности. Работяги шляп не носили, а вот партократы, управленцы, ученые и работники культуры обожали фетровый аксессуар.
К тому же, в этом году вышел знаменитый фильм плаща и шпаги: “Д’Артаньян и три мушкетёра”. Тут наступил звёздный час Боярского и всех шляп в советских универмагах.
В каждом дворе ребятня сражалась “на шпагах”, приспосабливая для этих целей хворостины и стебли задеревенелой
Двор, где мы организовали дежурство, как и тысячи подобных “советских организмов”, отличался уютом и сплоченностью. Старшим поколениям из той моей жизни трудно представить, что у большинства людей по всему миру нет и никогда не было Двора. Его социально-культурный феномен сложился в результате советской градостроительной политики, начавшейся еще в двадцатых годах.
Двор был отдельным мирком, в котором хватало места для скверика, детской и спортивной площадок, сушки для белья, беседок и прочих атрибутов коллективной жизни.
Это потом с дворами расправится свободная застройка с засильем домов-башен. Из лексикона их обитателей вообще исчезнет слово “двор”, а вместе с ним исчезнет общность. Люди станут жить рядом годами, не зная даже своих соседей по площадке. Дети будут просто выходить из дома на улицу и оказываться не во Дворе, а на районе.
Местный же двор был большим единым организмом. Здесь царила незыблемая иерархия возрастов и дворовых ценностей. Скамейки у подъездов были привилегией старушек, занимавших верхушку пищевой цепочки. Длинный стол в глубине двора оккупировали пенсионного и предпенсионного возраста мужики. Они мусолили карты, громко шмякали костяшками домино, коллективно просчитывали возможные шахматные ходы. Ребятишки крутились на детской площадке, совсем малышня — копошилась в грибке-песочнице. У каждого был свой угол. Однако все были на виду и все были вместе.
За огромной кирпичной трансформаторной будкой и кособокой голубятней расположился таинственный «задний двор», заросший колючей акацией и уже пожухлой лебедой. Изнанка жизни для пацанят, манящая полузапретной зоной. Мужики там позволяли себе выпить и матюгнуться, часто обсуждая насущную жизнь и жену-стерву, что выгребла всю заначку. В самом дворе на такое поведение было табу.
С приходом темноты, будто вторая смена, во дворе появлялись прыщавые патлатые подростки с пушком на верхней губе. Они занимали место “шахматистов” за большим столом, бренчали на гитарах, болтали, хихикали с девчонками. Здесь зарождались первые влюбленности. Именно когда появлялись подростки, дежурство наше заканчивалось. Дальше сидеть смысла не было.
Обитатели двора поглядывали на нас косо. Каждый знал, что пришли чужаки. Мы нагло заняли одно из насиженных мест бабулек. Бдительные старушки поначалу несмело шушукались, тыкая издалека в нас пальцами, но на третий день осмелели и перешли “в наступление”.
— Что вы здесь высматриваете? — они подошли к нам гурьбой, самая сухая и сварливая из них взяла слово. — Где вы живете? Из какой вы квартиры? Мы сейчас милицию вызовем!
Погодин засунул руку в карман, уже намереваясь светануть корочками, но я его остановил, шепнув на ухо:
— Подожди, сарафанное радио нам ни к чему, — а гостям ответил. — Милые дамы, прошу заметить, что мы с другом ничего не нарушаем, мирно отдыхаем на лавочке и дышим воздухом.
Настроившийся на словесную битву отряд бабулек не ожидал такого поворота. Вежливый ответ их обезоружил. Никто из них не знал, что делать, когда противник не хамит и не пререкается. Пошушукавшись и обсудив сложившуюся ситуацию, старушки отступили, бросив напоследок, мол, мы бдим и все видим, и если что — милиция все-таки приедет и разберется, а если будете мусорить, то мы позовем дворника дядю Васю с большой метлой.
— И долго мы сюда ходить будем? — Погодин ерзал на лавке, он уже терял надежду на успех нашей операции.
— Тут, Федя, как на рыбалке, пока щука живца не схватит, можно долго впустую просидеть. Но одна удачная подсечка может принести богатый улов.
— А вдруг этот хмырь вообще здесь не появится? Что тогда?
— У тебя есть другой план? Нет? Вот и сиди и семечки щелкай, пока язык не сотрешь. Может, меньше ныть будешь.
В этот вечер ни один “шляпник” так и не зашел в нужный нам подъезд. Лишь помятого вида работяга в замызганной робе прошмыгнул туда. Судя по деревянному ящику с инструментами и отрезку шланга на плече, это был сантехник.
Даже бабульки вежливо и почтительно с ним поздоровались. Ведь сантехник в СССР считался фигурой значимой. Люди давали на лапу этому полубожеству с набором разводных ключей и пучком льна, вечно дышащему перегаром с запахом "окислых" железных зубов. Еще от него традиционно несло ржавыми трубами, мазутом и прочими ароматами слесарного дела.
Случаи, когда сантехник делал свою работу полностью, вовремя и честно, были редки. Такие работники долго в ЖЭКе не задерживались. На смену им приходили Афони. По уровню значимости они считали себя не ниже министра.
Бывало, люди ждали их днями и неделями, бегали за ними хвостиком, отпрашивались с работы, а "божество" не приходило.
Сантехник вышел из подъезда минут через пятнадцать. Что-то слишком быстро управился. Прошел мимо нас, беззаботно размахивая ящиком с инструментами. Моих ноздрей коснулся запах одеколона. Я с удивлением поднял глаза на работягу. Тот подмигнул нам и, насвистывая мелодию из песни “Ландыши”, зашагал дальше.
Я ткнул в бок Погодина и шепнул:
— Пошли проверим трубопроводчика.
— Зачем? — лениво зевнул тот.
— Ты морду его видел?
— Не особо разглядел, обычная морда, еще не старая.
— В том-то и дело, что не обычная, без единой щетинки. Где ты видел гладковыбритого сантехника? И одеколончиком от него пахнуло… Несильно, но я учуял.
— Ну побрился человек в кои-то веки, а одеколон он, может, вместо водки сегодня употреблял. Дался он тебе…
— Ладно, сиди здесь и шляпника высматривай. Сам работягу прощупаю.
К тому времени сантехник уже успел завернуть за угол. Пришлось немного пробежаться. Я догнал его и сбавил шаг. Но работяга услышал и обернулся.