Курсант: Назад в СССР 7
Шрифт:
— Пока нет. Не стоит поднимать шум. Иначе в городе начнется паника. Вас заставят бросить все силы, поднять оперативные отряды комсомольских дружин, выгнать на улицы кабинетных работников, увеличить плотность патрулей. Нам такой переполох ни к чему. Преступник умен, и наружными нарядами его не изловить. Он только лишь затаится. И нам труднее его будет достать. Да ещё и с нервозностью населения надо будет что-то делать.
— Что вы предлагаете?
Кажется, он совершенно искренне ждал от меня даже не советов, а распоряжений.
— Пусть все идет своим чередом. В прокуратуре тоже согласны не объединять пока дела. Кстати, Егор Павлович вам привет передавал, — я прищурился. — Не похоже, что вы с ним, как вы упоминали, в контрах.
— Всякое бывало, — отмахнулся Караваев. — А как вы злодея ловить будете?
— Пока сам не знаю… Но мне понадобятся силы вашего уголовного розыска. Нужно будет отработать
— Потрошитель? — Караваев поправил съехавшие очки и сглотнул. — Это так его уже называют?
— Это пока я один так говорю… Отправьте ко мне начальника уголовного розыска для получения задач. Пусть еще раз проверят по месту жительства и работы всех жертв с учетом вновь открывшихся обстоятельств. Артур Дицони, кстати, тоже был убит похожим способом.
Я говорил все решительнее — мне вообще хотелось бы, чтобы всё здешнее начальство прониклось моим взглядом на серьезность ситуации. Караваев сглотнул. Очки у него все же слетели, не удержал. Брякнулись об стол роговой оправой.
— Как — похожим? — покачнулся в кресле подполковник. — Этого только нам не хватало…
— А что вы так переживаете? — я сверлил взглядом начальника милиции. — Разве именно это имеет значение? Вы же особо не заморачивались его персоной. Говорили, что не обязаны помнить каждого дебошира. Так?
— Каюсь, Андрей Григорьевич, слукавил, — пробормотал Караваев. — Мне тогда из Министерства, из Москвы позвонили, когда мы этого цыгана задержали.
— Опять будете петь мне про дебош в ресторане «Меридиан»?
— Да нет, — отрешенно махнул рукой подполковник. — Что уж теперь. Расскажу, как было. Чтобы вам, в свете новых обстоятельств, сподручнее расследовать… Заявление одна девчушка на цыгана написала. Дескать, изнасиловал он ее. В дежурной части приняли, но регистрировать пока не стали.
Караваев сел обратно за стол и вообще как-то успокоился, только за ручку из письменного прибора схватился крепко.
— Сами понимаете, что статья только по заявлению возбуждается, а потерпевшие порой потом мнение свое меняют — дело обычное. А бывает, и оговаривают специально. Чтобы жениться заставить парня, или просто чтобы обиду выместить. Как, например, когда проститутке не заплатили, или просто насолить и отмстить хотят. Тем более, побоев на девушке не было. Решили мы сначала проверить сами, что к чему. Нашли этого цыгана в гостинице, сюда привезли, а он давай нас стращать, что, мол, в Москве за ним люди стоят весомые, и что если его сейчас не отпустим, то с работы слетим и из партии всех исключат. Мы посмеялись, конечно. Уж больно ярко жестикулировал, преувеличенно все как-то. Скоморох — он и есть скоморох. А он все равно хорохорится. Начал корочками какими-то театральными махать. Глянули мы в его грамоту, а там он артистом Большого театра значится. Представляете наше удивление? Вот тут-то мы и присели. Большой — это уже не хухры-мухры. Не наша самодеятельность с трубами медными, из колхозов набранная. В то заведение и правда люди значимые ходят.
Подполковника, конечно, интересовало не чистое искусство. Но статус означал и предполагаемое окружение, и не только богемное, тут он был прав. Да и на деле так оно и было. Караваев плеснул себе воды из стеклянного графина и продолжил:
— В общем, подумал я и решил дать тому хлыщу звонок в Москву сделать, который он так от нас требовал, чуть ли не с пеной у рта. Не знаю, кого он там набрал, да только минут через двадцать нам куратор московский из МВД позвонил и в трубку плевался, что, дескать, совсем мы в Зеленоярске охренели и бессмертными стали, что таких людей по клеткам распихиваем. Я отбрехаться попробовал, говорю, что подследственность прокурорская, мол, товарищ генерал. По материалу следователь не наш работать будет, а, как известно, прокуратуре мы не указ вовсе. Так он кричать начал, что если мы вопрос не решим, то лично приедет с меня погоны снимать. Хорошо, что мы не зарегистрировали то заявление. Вызвал я девчушку к себе. Так и так, говорю, родная, понимаешь, что на непростого человека ты поклеп начала. Оно тебе надо? Если дело возбудим, он все равно спрыгнет — и еще тебя виноватой сделают. А у нас городок маленький. Слухи поползут, позору не оберешься. Сама, мол, решай, но жизнь твоя разделится на “до” и “после”, считая от этого заявления. Ну, что я, как есть, так и сказал. Поплакала оно немного, я ее чаем травяным отпоил. Подумала. И говорит, что доверяла этому ублюдку, мол, даже полюбила. Целую историю рассказала. Пел он ей в уши песни сладкие, что в Москву с собой заберет. Цветочки дарил, по бережку гуляли. И все ручонки к ней под платьишко просунуть пытался и даже разок пощечину получил, когда они в номере гостиницы у него вино выпивали. Только после пощечины обозлился цыганенок. Орать давай, что не зря же он на такую дуру тратился и в ресторан водил. Схватил ее и на кровать повалил. Та не кричала и не отбивалась. Говорит, что стыдно было людей звать. А потом в милицию пришла. Впрочем, — вздохнул Караваев, — это только для нее история была какой-то необыкновенной.
Я только кивнул. Таких заявлений, с побоями и без, правдивых и нет, мы видели много. Долго говорить об этом не имело смысла.
— Поговорили мы с ней. Успокоилась вроде. Даже повеселела немного. Сказала, что сама виновата, что к пьяному мужику в номер поперлась. На том и порешили. Порвал я ее заявление и домой хотел отпустить. Только когда рвал, на фамилию обратил внимание. Знакомая мне показалась фамилия эта — Березова. Спрашиваю я девицу — кто у тебя родители? А она мне говорит, что матери нет, с отцом живет, а тот военруком в школе работает. Мать честная, думаю я. Так это же Саныч. У него с головой не все в порядке после контузии. Вояка бывший. Как еще в школу-то пристроился, не пойму? Но не в этом суть. Саныч этот мордобой преподает в подвале школьном. Каратист хренов. Если про инцидент узнает, то цыганенку вмиг ноги оторвет по самое не хочу. И проглотить заставит. Поговорил я с девчонкой, попросил, чтобы отцу ни в коем случае не рассказывала, иначе и себя загубит, и с нас со всех головы полетят. Та, вроде, пообещала, что-то типа честное комсомольское пробормотала. Только что с оскорбленной женщины взять? Сейчас она слезки утёрла, а через пять минут чувства нахлынут, обида вспомнится — и выложит все папаше. Отпустил я ее, а сам артиста к себе вызвал. Расклад ему полный дал. Что в дерьмо он по уши залез, мол, папаша у девушки зверюга, линяй срочно из города. Он так глазками захлопал, заморгал, будто первоклашка нашкодивший, и говорит, что вообще-то он сегодня же и собирался уезжать, да вот только мы его задержали, и на поезд он уже опоздал. А следующий — только завтра. Вот это, — вдруг усмехнулся Караваев, — превращение было первостатейное.
— Какое превращение? — не понял я.
— Совсем другой человек стал, верите ли. Спесь с него как рукой сняло. Сует мне купюры мятые, говорит, спасите-помогите, спрячьте до завтра меня где-нибудь. А куда я его спрячу? Не к себе же домой тащить. А в гараж определить — масть не позволяет. Не сантехника же задержали, а артиста Большого театра, мать его за ногу. Вот и предложил я ему в КПЗ ночь перекантоваться, оформил сам лично административный протокол за дебош пьяный, чтобы все чисто было и чтобы у подчиненных вопросов лишних не возникло. Скривился цыган, шипел на меня, но пришлось согласиться ему на казенные апартаменты. Мы его отдельно поселили от тунеядцев и прочих маргиналов. Матрац даже новый постелили и подушку свежую выдали, без разводов. А на следующий день он дал деру, только перед этим зачем-то справку с нас стребовал, что, мол, провел ночь в КПЗ, как задержанный. Не даем мы таких справок. Если надо, то в сопроводительной по месту работы сообщаем о художествах наших постояльцев, чтобы меры общественные приняли. Но тут случай особенный. Накалякал я ему бумажку произвольную, так и быть. Печать влепил и подпись поставил. Больше мы этого цыгана и не видели. А гражданка Березова, выходит, слово сдержала. Ничего не сказала папаше.
— Откуда вы знаете?
— Он иначе бы нам всю милицию разнес, — вкрадчиво проговорил Караваев. — Я же говорю. Отмороженный.
Я вспомнил, как разговаривал с Александром Александровичем про его дочь — конечно, он сетовал, что не смог “набить уроду морду”, но мне тогда это показалось естественным. Впрочем, он и на меня из-за звания волком глядел. Может, просто сдерживал ярость, да водка притупила?
— А Березова, получается забеременела от Дицони и спустя несколько месяцев повесилась, — задумчиво проговорил я.
— А кто ж его знает, — скептически помотал головой подполковник. — От него или от другого артиста. Свечей не держали. А то, что повесилась, сами отказной смотрели. Ничего там криминального нет. Чистой воды суицид.
— Почему она руки на себя наложила?
— Никто не знает, но, говорят, в последнее время хмурая ходила. Будто умер у нее кто-то. Да еще папаша ее к нам попал. Месяц отсидел, пока под следствием был. На секции его этой непонятной отпрыску Ивана Ивановича носопырку свернули. Тот скандал знатный затеял. Пришлось прикрыть карате-лавочку. Но в итоге военрук штрафом отделался. На нас зуб не точит. Понимает, что сам виноват. Нечего брать на секции мордобитий отпрысков горкомовских. От таких всегда жди беды. Я вон даже когда таких на работу беру, стараюсь по-быстренькому от них избавиться. Они дуб-дубом приходят, в основной массе своей.