Шрифт:
Курсанты
Повесть о лётной юности
Много лет дневники и просто разрозненные записи того далёкого времени пролежали в столе, переезжая со мной из одного города в другой. Иногда извлекались, с них сдувалась пыль, читались и… отправлялись обратно в стол, хотя задумка этой повести созрела ещё лет двадцать пять назад. Но бесконечные полёты, командировки, семейные и другие проблемы, какие-то более важные дела заставляли откладывать и эти записи и другие, как говорится, «на потом». Потом наступило, когда после почти сорока лет полётов вдруг появилась масса свободного времени. За прошедшие годы, как карточный домик, развалилась громадная страна, а вместе с ней единая и самая большая в мире авиакомпания «Аэрофлот», которой была отдана практически
Работали, но не справлялись с потребностями. Бесславно почившая страна практически всё время своего существования жила по экономическим законам военного времени. Все крупные заводы работали, прежде всего, на военные заказы, а уж для гражданских целей почти всё делалось по остаточному принципу. Даже гражданских лётчиков готовили по военным программам и выпускали из училищ офицерами Советской Армии, при необходимости способными в кратчайшие сроки пересесть на боевые самолёты. А случалось и наоборот, как было в шестидесятые годы, когда незабвенный Никита Сергеевич Хрущёв решил, что стране военная авиация больше не нужна, так как появились ракеты. Сотни боеспособных самолётов порезали на стоянках, а лётчиков отправили на гражданку. Никто не задумывался о миллиардах, затраченных на постройку и обучение. Они просто были выкинуты на ветер. А оставшиеся в расцвете сил безработными лётчики и инженеры бросились в гражданскую авиацию, существенно сократив в ней дефицит лётных кадров.
Но ракетная эйфория длилась недолго. Уже через несколько лет поняли: без самолётов не обойтись. Заводы снова на полную мощность начали клепать боевые машины, но ведь на них кто-то должен летать. Чтобы подготовить хорошего лётчика, нужны годы. И военные и гражданские лётные училища заработали с новой силой. В конце шестидесятых и начале семидесятых годов прошлого века многих вчерашних курсантов гражданских училищ по окончании забирали в армию и сразу сажали на стратегические бомбардировщики. Вот к чему приводили бездумные метания из крайности в крайность. Сколько же денег улетело на ветер? Ну да кто их считал тогда! Да и сейчас-то не считают. Просто экономят, как и тогда, на населении. А ведь в то время страна и без этого ещё не полностью оправилась от прошедшей страшной разрушительной войны.
Вот на эти-то годы и пришлась наша курсантская молодость.
Итак, читатель, я начинаю. Теперь это уже история.
––
1. Курсант первого курса
На редкость жаркой была последняя десятидневка августа. Казалось, солнце решило, одумавшись, взять реванш за весьма прохладное лето и пекло так, что на тротуарах «поплыл» асфальт, доставляя массу неудобств женщинам, носящим обувь на высоких каблуках.
В это время на перроне вокзала нашего провинциального города Балашова с населением 50 тысяч человек было едва ли не многолюднее, чем в часы пик в столичном метро. Всё дело в том, что город располагался на крупной железнодорожной артерии, по которой к чарующим берегам тёплого моря ежегодно устремлялась огромная и самая неорганизованная армия – армия отдыхающих. Со своевременным приёмом и выпуском поездов служба дороги не справлялась, ибо загружена была сверх всякого предела. Шум вокзала не затихал ни днём, ни ночью, в дневное время усиливаемый рёвом самолётов, взлётный курс которых проходил через вокзальную территорию. В городе находилась база одного из старейших военных лётных училищ, откуда каждые две-три минуты и взлетали учебные машины нескольких марок.
Едва один состав, судорожно дёргаясь всем своим длинным телом, отходил от перрона, его место тут же, надсадно скрипя тормозами, занимал другой, и новая лавина очумевших от вагонной духоты пассажиров приступала к штурму многочисленных киосков
Бойкую государственную торговлю дополнял не менее оживлённый частный сектор. Вдоль всего перрона рядком выстроились местные жители с вёдрами и корзинами полными вишни, яблок, груш, огурцов, помидоров и другой снеди. Каждый наперебой расхваливал свой товар, его вкусовые и целебные свойства. Но и без этой звуковой рекламы содержимое их корзин опустошалось на глазах, так как всё стоило очень дёшево. Особенно вишня. Город буквально утопал в вишнёвых садах и урожай её в этом году был таков, что удивлялись даже видавшие виды старожилы, помнящие ещё и русско-японскую войну, и революцию, и войну гражданскую. И, уж конечно помнили и эту последнюю и самую страшную, когда фронт от этого города находился всего в сотне километров. Всё повидали эти люди, много невзгод было в их жизни.
А ведро вишни стоило столько, сколько три стаканчика дешёвого мороженого – тридцать три копейки. Продавали за тридцать. А некоторые домохозяйки особо понравившимся покупателям насыпали кулёчки бесплатно. Всюду стоял гомон, весёлый смех.
Мой поезд, как и другие, исключением не оказался и опаздывал на два часа и в ожидании его я бесцельно бродил по вокзалу, толкаясь среди быстро и беспорядочно снующих пассажиров, боящихся опоздать к отходу эшелона. Надежды на встречу кого-нибудь из своих друзей у меня не было. Все они днём работали, и прощальный вечер накануне был последним моим пребыванием в их кругу. И я знал, что провожать меня никто не придёт.
По законам жизненного жанра, когда уезжаешь надолго из родных мест, без провожающей тебя девушки никак нельзя. Она должна быть немного грустной и особенно красивой в своей печали расставания, должна тихонько всплакнуть, прижавшись к плечу, и уже в последнюю минуту, когда со скрипом провернутся колёса вагонов, ещё раз торопливо заверить, что будет ждать, ждать, ждать…
Когда-то мальчишкой я много раз видел, как провожали молодых ребят в армию, почти около каждого рядом стояла его девушка. И только совсем у немногих их не было. И мне почему-то всегда было жаль таких парней. Детским разумом я ещё не понимал причину этого чувства, но мне почему-то казалось, что служить им будет гораздо труднее. А сейчас я и сам оказался в этой редкой категории отъезжающих.
Меня никто не провожал, никто не всплакнул у меня на плече и никто не обещал ждать. Хотя единственная голубоглазая и стройная у меня в этом городе оставалась, и звали её Тамара Озерова, или просто Томка – восемнадцатилетняя вчерашняя выпускница средней школы. Имя это сейчас носит моя дочь. Назвал я её так не только в память о Тамаре, которую знал с юных лет, носившую школьное платьице и белый фартучек. Не только в память о Тамаре, которую позже знал весёлой и жизнерадостной, способной на лёгкую безобидную авантюру и интригу, умеющей поддержать любую беседу легко и непринуждённо и также легко завести знакомство, но и в память о далёких и неповторимых годах нашей юности. Юности, сочетающей нежность первого подснежника с неповторимым очарованием первой любви.
К сожалению шесть месяцев назад февральским, почему-то не по-зимнему дождливым вечером, мы с ней расстались. Расстались без ссоры, что само по себе было необычно, неожиданно и необъяснимо.
Как-то тем самым февральским вечером Томка пришла ко мне домой. Это она делала довольно редко, и я был удивлён её появлением. С её-то целомудренностью, да ещё в вечернее время. Присела, полистала альбом, спросила тихо:
– Ты сейчас сможешь со мной погулять?
– Конечно, с тобой готов гулять при любой погоде.
Весь вечер она была какой-то отчаянно весёлой. Мы долго бродили по набережной, смеялись, шутили, бегали друг за другом по скользким и мокрым дорожкам прибрежного сквера, удивляя редких прохожих, и целовались в тени деревьев, подальше от фонарей. Мы были счастливы и абсолютно не обращали внимания на нудно моросящий дождь, такой не нужный в зимнее время. Мы просто не замечали его. А около своего дома Томка вдруг стала грустной.
– Знаешь, Саня, я… нам лучше больше не встречаться. Давай расстанемся друзьями. – И она отвернулась.