Курсистки
Шрифт:
– Рассказывай.
– Мне дают клинику в Германии.
– Кто?
– Помнишь Франца Шпигеля?
– Учился с тобой на курсе, помню.
– Он давно уже уехал на родину, мы только перезванивались изредка. Но он, как оказалось, меня из виду не терял. И сейчас, когда открыл собственную клинику, хочет, чтобы я ее возглавил. Ну, как?
– Это насовсем? – ее саму покоробил глупый вопрос.
– Нет, конечно. Но – это деньги. Вернусь, открою свою клинику здесь.
– Моих денег тебе мало! – взъерошилась Агнесса.
…Это был вечный спор. "Я сам!" – было с первого дня. Она привезла его к себе и первым делом кинулась к холодильнику. Отварила сосиски, картошку и сделал ему сладкий чай. Он ел спокойно, хотя она видела, как голодно блестят его глаза. Она вышла на минутку, наполнить ему ванну теплой водой,
– Мамуль, давай не будем опять спорить. Деньги я заработаю сам, иначе никак.
– Ладно. А как же ты оставишь здесь свою больную дочь, Сережа? – Агнесса увидела, как он побледнел. В этот момент ей не было его жалко. Она думала об Анечке.
– Ты знаешь?!
– Ты пятнадцать лет скрывал от меня, что у тебя есть ребенок. Почему, Сергей? Как это у тебя получилось – то, а?
– Я не знал о ней, правда. Мам, это судьба, – у Сергея вдруг заблестели глаза, – ты не поверишь! Нет, хотя именно ты и поверишь! Случайно встретился с Мишкой Климовым, он хирург в городской. За пивком он рассказывает мне о девочке, которую привезли сегодня к ним избитую. Говорит – подружки. Звереныши какие – то, говорит, как земля носит. Ну, раны профессионально описывает, об операциях, которые ей нужны. А мать у девочки – учительница, отца нет, бабка старая, денег – ноль. Не поверишь, я тут же решил хоть что – то дать. На следующий день счет у Мишки узнал, две тысячи евро сбросил. Мелочь, конечно, но, потом, думаю, еще найду. Даже у тебя хотел занять. А вечером – звонок на домашний телефон. И голос, вроде бы знакомый. "Спасибо", – говорят, – "Сережа, за помощь, но как ты узнал? Я только очень прошу, пусть Анечка не знает, что она твоя дочь". Я, как дурак, молчу. Что говорить – то? Думал, даже, что сумасшедшая какая – то. Но, что – то екнуло. Неожиданно вырвалось: "Давайте встретимся". Имя не называю, не знаю потому что. Она соглашается. Подъехал к кафе возле больницы, вхожу. Я ее сразу узнал. Знаешь, бывают женщины – что в двадцать лет, что в сорок. Морщинок только немного на лице, а так – фигура стройная, стрижка аккуратная. И улыбается той улыбкой, давней.
– Подожди. Ане пятнадцать лет. Ты что же, встречался с ее матерью, будучи женатым на этой своей?
– Да не встречались мы. Она у Лыкова в отделении за мамой ухаживала, та после инфаркта лежала. Ночевала на кушетке возле палаты. Я лечащим был у ее матери. Разговаривали, конечно, нравилась мне эта девушка, но ты помнишь, что у меня тогда в жизни творилось! Я и не мыслил ничего такого, тем более серьезного. Просто, хорошо с ней было. Особенно после скандалов с женой. В ту ночь, когда все произошло, я дежурил. Увидел ее, пристраивающуюся на топчанчик, как – то вырвалось, мол, чайку не попить ли нам. Все равно не спим толком. Она согласилась. Я точно ничего не планировал, мам, поверь. Вдруг за разговорами вспомнил, что выписывают завтра ее мать. Такая тоска навалилась разом, что не увижу ее больше! Ну, в общем, набросился на нее, как голодный. Бормотал что – то, оправдываясь. А сам! А она ответила. Сама меня целовать стала, ласково так, нежно, успокаивающе. В общем, не знаю, что это было. Сейчас понимаю – что – то настоящее начиналось. А я упустил. Утром замотался, не заметил, как они с матерью уехали. Дома потом жена со скандалом, я напился, а дальше – все хуже и хуже. Пить начинал уже в отделении, после дежурства. А все, что с Леной произошло, все дальше ускользало, словно сон сказочный.
– А что же сейчас, когда встретились?
– Не спрашивай, мам. Ничего не знаю. Столько времени прошло. Одно точно – дочь не брошу. Поеду в Германию, заработаю – все для нее.
– Не уезжай. Ты ей здесь нужнее. Анечкино лечение и без тебя есть кому оплатить. Она мне не чужая. Совсем не чужая.
– Нет, мама, я сам. Сколько лет! Ты мне веришь, если бы я только знал! Разве я бы не помогал им? А, может быть, мы были бы все вместе!
– Почему же она тебе ничего не сказала о ребенке, ты спросил?
– Она сказала, что я в тот раз произнес одну только фразу, но Лена поняла, что я ее просто использовал.
– И что же ты такого сказал?
– Пошлость жуткую. Вроде того, что, нужно бы еще разок, в другой позе. Мам, не помню я этого! Не думал я тогда так, веришь?! Может, просто, боялся показать, что она для меня значит. Боялся привязаться. Вот и ляпнул. И все потерял…Так, подожди! А ты от кого узнала о моей дочери?
– Помнишь, я рассказывала тебе о своей подруге, с которой мы вместе были в лагере в Гурьино? Кира Ларцева.
– Господи! Как же я-то не понял тогда. Ларцева! Так Лена и Аня Ларцевы! И их мама…
– Да, это Кирочкины дочь и внучка. Я узнавала, кто деньги им перечисляет, на тебя вышла.
– Но ты, кажется, говорила, что Кира погибла во время войны? Так как же?
– Это уже другая история. Она жива. Одна из моих теперешних воспитанниц принимала участие в избиении твоей дочери. Я поехала в больницу, назвала свое имя, Лена вспомнила, что слышала мое имя от матери. Вот так мы и встретились. И как ты думаешь, могу я считать Анечку чужой?
Часть 2. 1998 год
Глава 1
Он ее искал. Провожая Ксюшу после тенниса, он заглядывал в танцевальный зал – знал, что у Софьи урок с тонким в талии и с голосом мышонка балетмейстером. Ревновать к нему смысла не было – тот явно был вне традиций. И к партнеру Софьи Миронову Клим не ревновал. Они жили с Сергеем в одной комнате, и Клим знал, что тот без ума от своей подруги. Подруга на два года уехала учиться в Штаты, Серега зарабатывал бабки на свадьбу и подарок любимой. Красоты Софьи он, конечно, не заметить не мог, но, будучи сам далеко не уродом, считал красоту чем – то вроде слуха, зрения и обоняния – ну, есть и есть, что уж внимание обращать. Вот, если бы не было…И Клим жил спокойно.
Но был человек, которого Клим опасался. Он был вдвое старше Клима, вроде и не соперник совсем, умом это понять можно бы. И Клим поносил себя всячески, когда чувствовал, как огнем обжигает, когда он видит Софью рядом с ним. Чертов сторож, охранник, конокрад (а как еще цыгана обозвать?) будто нарочно попадался на глаза то на скамейке в саду, то на балконе. А рядом она, Соня. И как глядит на него, слово каждое ловит. Хотя нет, говорит больше она, наблюдал Клим как – то за ними с полчаса, не меньше. А он слушает, да улыбается так понимающе. И куда Агнесса смотрит! Соня же девочка совсем, Клим сам бы ее пальцем не тронул!
Удалось ему только несколько раз за эти год с ней словом перекинуться. И слово – то какое – «привет». Он был занят практически сутки. Что такое партнером Ксюшки быть, Клим понял уже на третий день. Кого уж они (это о руководстве он так!) из девочки сделать хотят, нагружая сверх меры? Но программа у Ксюши была такой, что у Клима иногда голова кругом шла, ноги гудели, от шахматной доски в глазах рябило, рука от ракетки неотделимой начинала казаться. А девочка ничего, выдерживает. Стыдно Климу слабость свою перед ней показывать, только с детства он ленив, знает за собой грешок. Бабушка все подгоняла его, подпихивала, теперь вот стыд перед малышкой. Пробовал он с Агнессой Лазаревной поговорить на эту тему, да ушел пристыженный: усмехнулась старушка ласково, пожалела вроде как. И две фотографии ему под нос – Ксюша год назад и сейчас. На давней – взгляд волчонка, прическа взъерошенного воробья и майка тощий животик не прикрывает. Пацанка, одно слово. А сейчас! Пригляделся он внимательно – женщина будет – высший класс. Конечно, округлостей нет пока, но грация тонкой талии уже видна. Платишко – мини под горлышко, ножки не такие уж и тоненькие! И волосы уже ушки прикрывают. А кончики ушек такие женственные, мочка овальная, а в ней – крохотные капельки сережек. А взгляд! Не пустой кокетки, но зазывный! И, бабушка бы сказала, порода видна. Красота умная. И цена такой красоте – высокая. Клим понял, зачем Агнесса Лазаревна ему эти фотографии показала: если за год так девочка оперилась, что же из нее будет через два? Почувствовал тогда Клим свою причастность к этому творению, учителем себя ощутил. А приятно! И кольнуло ревностно – что же из Софьи они такую же не сделают?