Курский перевал

Маркин Илья Иванович

Тревожило его и положение дома. Раньше через два, через три, а то и через день получал он письма от Аллы. Теперь же шла третья неделя, а писем все не было. Это не могло быть случайностью, что-то произошло там, в деревне.

Измученный думами, Бочаров лишился сна и с нетерпением ждал возвращения Решетникова.

Генерал вернулся во вторник утром и сразу же с аэродрома, не переодевшись, зашел к Бочарову. С первого взгляда Бочаров отметил необычное состояние Решетникова. Он все так же был стремителен и весел, но какие-то внутренние силы и мысли придавали его лицу и всем движениям приподнятое, почти праздничное и торжественное настроение. Слушая доклад Бочарова о положении на фронте, он тихо улыбался,

с удовлетворением кивал головой, словно радуясь тому, что о противнике нет новых сведений, что опустели тыловые склады и базы, что каждый третий солдат болен гриппом, а пополнения застряли где-то за Воронежем.

«Уж не выпил ли он с летчиками?» — с раздражением подумал Бочаров.

Но Решетников был трезв, «как стеклышко».

— Все это грустно, все это печально, — заговорил он, выслушав Бочарова, — но все это временное и не решающее. Все это преодолимо и будет преодолено. А главное, Андрей Николаевич, вот что.

Он взял карандаш и, склонясь над картой Бочарова, начал быстро чертить. Из-за его плеча Бочаров видел, как две жирные синие стрелы — одна от Орла, вторая от Белгорода — сомкнулись у Курска. Затем их пересекли красные стрелы с севера и с юга от Курска, с востока от Воронежа. Новые красные стрелы с трех сторон устремились на Орел. Другие красные стрелы ударили на Харьков, на Полтаву и потянулись к Днепру.

— Вот что главное, Андрей Николаевич, — порывисто встал Решетников.

Бочаров сразу же понял, что это было новое решение Верховного Главнокомандования.

— Значит, план генерала Ватутина о нанесении упреждающего удара отвергнут?

— Да. Весьма решительно. Но, кажется, Николай Федорович и сам убедился в своей неправоте. Интересный человек. Два года работал с ним, вроде знал его, как самого себя. И вдруг он повернулся совсем другой стороной. Из Москвы летели вместе. Веселый, шутит, смеется. Бывало, из него и в праздники улыбку не выдавишь. А тут разгромили его, отвергли заветный план, а он смеется. Да не просто смеется, а искренне, от души весел.

— Так что, он улыбался и когда громили его?

— Э, нет! Он сидел как олицетворение гранитной серьезности.

— Так что же так его ободрило?

— Мне кажется, разговор с Хрущевым.

— А что Хрущев?

— Назначен членом Военного Совета Воронежского фронта.

— Да! — воскликнул Бочаров.

— И мне кажется, это великолепно. Сочетание Ватутин — Хрущев — это именно то, что сейчас нужно здесь, в предвидении событий, которые развернутся в самое ближайшее время. А события, Андрей Николаевич, несомненно, будут и суровые и грандиозные.

Решетников, показывая по карте, своим обычным торопливым, возбужденным говорком начал рассказывать о решении Ставки Верховного Главнокомандования.

— Ставка считает, что противник обязательно будет наступать. Обязательно! И главный объект его наступления — Курский выступ. Да, да! Курский выступ, как и мы с вами предполагали. Немцы, несомненно, нанесут двухсторонний удар на Курск — с севера, со стороны Орла, и с юга, от Белгорода. В этот удар они вложат все свои силы, бросят все, что есть. Они, несомненно, рассчитывают на мощь своих танковых дивизий. Вы посмотрите только: две трети всех немецких танковых дивизий сосредоточены здесь, перед Курским выступом, в районе Белгорода и Орла. Две трети! Вот поэтому-то и отвергнут план Ватутина. Нужно обороной перемолоть фашистские танковые дивизии. Затем нанести сокрушительный ответный удар, смять противника и гнать к Днепру и за Днепр. А сейчас первейшая наша задача: создание мощной, неодолимой, в первую очередь противотанковой обороны.

Слушая Решетникова, Бочаров видел залитые водой овраги и балки, раскисшие, непроходимые дороги, реденькие подразделения на переднем крае и переполненные больными медицинские пункты.

Да! Оборона! Только оборона сейчас жизненная, первейшая необходимость. На переднем крае траншеи почти отрыты, но в глубине пустые, голые поля. Нужно время, нужны силы, чтобы укрепиться и создать действительно неприступную оборону. А даст ли на это время противник? У него густая сеть хороших, исправных дорог, и по ним к фронту непрерывно движутся войска. Немцы могут подготовить удар в самое ближайшее время. Успеем ли мы подготовиться к встрече этого удара?

— Главное — выиграть время, — словно отгадав мысли Бочарова, продолжал Решетников. — Сейчас дорог каждый день, каждый час и даже минута. И если мы успеем создать оборону, тогда…

Решетников выразительно махнул рукой по карте, как бы сметая, словно мусор, начерченные на ней расположения вражеских войск.

— А если не успеем? — задумчиво проговорил Бочаров.

— Начнется свистопляска, — вздохнул Решетников, — придется вводить в дело резервы. Все пойдет не так, как запланировано. Но нет! — вновь возбуждаясь, решительно продолжал он. — Мы успеем, должны, обязаны успеть. И представьте, Андрей Николаевич, общую картину. Два фронта — наш, Воронежский, и Центральный — отражают удары противника, крушат, жгут его танки. А в это время Западный и Брянский фронты готовят удар на Орел. Мы перемололи фашистские танковые дивизии, измотали противника, он израсходовал все резервы. И тут, как гром при ясном небе, Западный и Брянский фронты бьют на Орел. А мы переходим в контрнаступление на Белгород и Харьков. А? Как? Грандиозная картина! Да, грандиозная, — помолчав, приглушенно продолжал Решетников. — Грандиозная только в уме, в мыслях. А как оно на деле? Несомненно одно: борьба будет трудная, ожесточенная и, я бы сказал, свирепая. Сил нам потребуется — и физических и моральных — очень много. Копить надо силы, экономить.

Услышав звонок телефона, Решетников взял трубку и, выслушав что-то, побледнел.

— Хорошо. Сделаю. Конечно, конечно, понял вас, — сдавленным голосом проговорил он и поднял на Бочарова встревоженные глаза. — Андрей Николаевич, у вас дома большое несчастье. Берите машину и поезжайте…

XII

Старшему сержанту Козыреву редко удавалось самому проводить занятия с пулеметчиками своего взвода. Обязанности парторга роты и члена партбюро полка часто отвлекали его на различные заседания, совещания, семинары, инструктажи и на работу в других подразделениях.

Это угнетало Козырева, но командир взвода и Чернояров успокаивали его, уверяя, что дела во взводе идут хорошо и он больше принесет пользы на партийной работе, чем выполняя обязанности помощника командира взвода. И все же на душе Козырева было тревожно. Он вырывал малейшую возможность, чтобы самому побывать на занятиях, лично потренировать расчеты и отдельных пулеметчиков, хорошо понимая, что только так можно вникнуть в душу и познать характер каждого человека. Особенно тревожила его молодежь, только что прибывшая во взвод. В большинстве это были еще юнцы, прошедшие короткий курс обучения в запасных частях и еще не познавшие, что война не романтика, не сплошной героизм и подвиги, а тяжелый труд, полный лишений и смертельной опасности.

Наиболее неблагополучно, казалось Козыреву, было в расчете Чалого. Сам Чалый всего месяц как из рядовых пулеметчиков стал командиром. А Тамаев и Карапетян были совсем молоды, да и наводчик Гаркуша отличался больше балагурством, чем серьезным отношением к делу.

В четверг под вечер, когда лейтенант Дробышев с половиной взвода ушел работать на строительство полкового медпункта, Козырев решил проверить в расчете Чалого знание материальной части станкового пулемета. Вместе с Козыревым пошел в расчет и ротный комсорг Саша Васильков.