Курский перевал
Шрифт:
— Тогда провести наступление на каком-то одном, наиболее важном участке.
— Нет! — хитро прищурился Манштейн, глядя на Фицнера. — Нет, дорогой Пауль, мы русским устроим другое. Мы их возьмем обманом, хитростью, нашим высоким военным искусством и доблестью наших войск. Вот смотри, — подвел он Фицнера к огромной, занимавшей всю стену военной карте, — моя группа армий занимает фронт от Азовского моря и до города Сумы. Это семьсот шестьдесят километров. И здесь расположены самые главные объекты, которые сейчас особенно интересуют русских. Это Донбасс, Криворожье, хлеба Украины. Русские очень упорны в достижении своих целей. Они бросят в наступление все силы, чтобы взять Донбасс, взять Украину. И когда советские армии начнут наступление, мы к этому времени припасем для них хорошенький сюрприз. Я не сомневаюсь, что наступать они будут в районе Белгорода,
Он обессиленно смолк, порывисто дыша и облизывая языком пухлые, мясистые губы.
— Это будет начало ничейного конца войны, — отпив глоток коньяку, спокойнее продолжал Манштейн. — Масса наших танков сомнет фланг русских, ударит по их тылам. У Азовского моря мы захлопнем эту невиданную ловушку и начнем беспощадное истребление советских армий.
— Изумительный замысел! — воскликнул Фицнер, но, помолчав, разочарованно добавил: — Но русские могут не перейти в наступление.
— Как это? — возмутился Манштейн.
— Они могут спокойно стоять и ждать, пока их союзники не откроют второй фронт.
— Второй фронт! Союзники! — с едкой усмешкой воскликнул Манштейн. — Русским слишком долго придется ждать открытия второго фронта, терпения не хватит. Американцев, да и англичан война так не припекает, как нас и русских. Пауль, дорогой, я уверен, что американцы и англичане всерьез пойдут на открытие второго фронта только тогда, когда увидят, что русские и одни могут одолеть нас и вступить в Германию. Только тогда! А пока они будут шуметь, грозить, обещать и спокойно сидеть за морями и океанами. Кроме того, — видя, что еще не рассеялись сомнения Фицнера, продолжал Манштейн, — сама группировка русских войск говорит за то, что они будут наступать именно здесь. Вот они стоят, четыре русских фронта. И, обрати внимание, кто ими командует: Рокоссовский, Ватутин, Малиновский, Толбухин. Это все молодые генералы, в сыновья нам годятся. И все они генералы наступления. Это не только по молодости, но и по их характерам и по их опыту.
— Есть сведения, что Хрущев назначается комиссаром Воронежского фронта, — сказал Фицнер.
— Вот видишь! — воскликнул Манштейн. — А кто такой Хрущев? Это главарь украинских большевиков. Он и во сне бредит освобождением Украины. Так что же, даром его посылают на самый сильный фронт? Нет! Это для борьбы за Украину. Будут они наступать, будут! А мы им подготовим ловушку и, — стиснул руки Манштейн, — сделаем им, как они дразнят нас, полный капут!
— Значит, ловушка, так сказать, и ответный удар.
— Вот именно! Ответный и сокрушительный!
— Так можно и доложить фюреру?
— Точно так. Подробный план я представлю через несколько дней, в конце февраля.
Манштейн превосходно знал характер и хватку Гитлера и его ближайшего окружения. Стоит только еще раз оступиться, и не спасут ни годы безупречной службы, ни старческие морщины, ни громкая известность, как одного из выдающихся немецких полководцев. Гитлер, не задумываясь, сомнет его, сделает козлом отпущения всех неудач и провалов.
Именно поэтому Манштейн с вдохновенным упорством разрабатывал свой заветный план заманивания советских армий в ловушку у Днепра и сокрушительного разгрома их ударом массы немецких танковых дивизий. Никогда за всю свою жизнь Манштейн не работал так напряженно, тщательно и много. Обычно он не вникал в мелочи, не разрабатывал отдельные моменты и детали, а лишь определял общие, решающие положения предстоящей борьбы. На этот раз он скрупулезно продумал и рассчитал все, что может произойти и что нужно сделать, как поступать в том или ином случае, когда советские армии рванутся в наступление к Днепру, а немецкие войска, заманивая их, начнут заранее рассчитанное
Свой план он изложил отточенным, чисто прусским военным языком и представил Гитлеру.
Нудно тянулись дни ожидания ответа. Все попытки Манштейна прощупать отношение Гитлера к его плану заманивания советских армий в ловушку ни к чему не привели. Словно глухая, неприступная стена отрезала Манштейна от Гитлера. Наконец состоялась личная встреча. Гитлер дал возможность Манштейну обстоятельно доложить, терпеливо выслушал его и… первыми же словами разрушил все, что с таким напряжением и надеждой вынашивал старый фельдмаршал.
— Что вы нам предлагаете? — взбешенно выдохнул он. — Вы что, фельдмаршал, не понимаете, что нам как воздух нужна победа над русскими, а не заманивание их к Днепру ценой хотя бы временной потери инициативы и украинской территории?!.
Это был ошеломляющий удар, потрясший Манштейна с не меньшей силой, чем «черный декабрь», когда он не смог пробиться к окруженной армии Паулюса. Но Гитлер, словно позабыв и о трагических событиях между Волгой и Доном и о новом, так возмутившем его плане фельдмаршала, заговорил с Манштейном спокойнее обычного. Он даже спросил его мнение, когда молодой начальник генерального штаба генерал-полковник Цейтцлер чеканно и гордо изложил свой план продолжения войны. Чутьем опытнейшего службиста Манштейн понял, что план Цейтцлера, названный им операцией «Цитадель», составляет теперь если не все, то большую часть того, чем живет Гитлер. И то же чутье службиста определило и поведение Манштейна. Еще не поняв до конца, что же задумал Цейтцлер, он всем своим видом старался показать Гитлеру, что новый план Цейтцлера привлекает его, Манштейна, самое пристальное внимание и что над этим планом стоит и подумать и поработать.
Сущность предложения Цейтцлера была проста, как дважды два. Используя создавшееся ходом событий начертание линии фронта, образовавшей глубокую впадину в расположении немецких войск в районе Курска, Цейтцлер предлагал двойным концентрическим ударом от Орла и от Белгорода на Курск срезать эту впадину или выступ, окружить и уничтожить там войска двух советских фронтов, а также разгромить стратегические советские резервы, которые, несомненно, будут брошены на спасение окруженных в районе Курска войск Воронежского и Центрального фронтов. Вначале Манштейн никак не мог понять, что же так привлекло Гитлера в замысле Цейтцлера. Любой безусый лейтенантишка, взглянув на Курский выступ, мог бы предложить подобное. Но Манштейн хорошо знал, что Цейтцлер не тупица и не верхогляд. Если уж он выступил с таким решительным предложением, то за этим лежали какие-то большие расчеты и надежды. Все стало ясно, когда Цейтцлер заговорил о силах, которые будут брошены на Курск. Даже его, Манштейна, привыкшего к огромным масштабам, поразило одно лишь сухое перечисление цифр. Девятьсот тысяч солдат и офицеров, не менее десяти тысяч орудий и минометов, две тысячи семьсот танков, свыше двух тысяч боевых самолетов! Таких сил немецкая армия еще никогда не бросала в наступление всего лишь на одном участке фронта. К тому же Цейтцлер настоятельно требовал бросить на Курск все наличные «тигры» и «пантеры». А их промышленность должна выпустить к маю не менее двух с половиной тысяч. Да! Перед таким ударом, безусловно, не устоит ни одна оборона. Так вот что так увлекло Гитлера! Полное и молниеносное уничтожение двух самых мощных советских фронтов, а это было не менее трети всех сил Советской Армии.
Да! Цейтлеровская операция «Цитадель» может привести к потрясающим результатам. Теперь собственный план заманивания советских войск в ловушку у Днепра казался Манштейну невероятным. Несомненно, так же думал и Гитлер. Но почему он не проявляет своего характера, почему не громит, не крушит его, Манштейна, а обращается к нему благосклонно и даже предупредительно? Почему не убирает его, как обычно, со сцены решающих событий, а, наоборот, поручает создать и возглавить самую сильную группировку, которая будет наступать на Курск с юга, от Белгорода? То, что второй группировкой, наносящей удар на Курск с севера, от Орла, будет командовать генерал-полковник Модель, вполне объяснимо. Это давний любимец Гитлера. Но почему остается он, Манштейн? Этого старый фельдмаршал никак не мог объяснить себе, и это мучило; угнетало его.