Кузьма Алексеев

Доронин Александр

И тут Ефим Иванов, сотник, Насте под нос кнутовище сунул:

— Чуешь, чем пахнет?

Настя заскулила. Бургомистр прошелся по избе. Лысковский писарь на столе разложил свои бумаги.

— Денежных долгов у них много? — спросил писаря Симеонов.

Тот глянул в свои бумаги:

— Два рубля и двадцать копеек.

— Корова, считай. Иди, веди нас во двор, русалочка моя, красавица, — бургомистр повернулся к Насте, которая все скулила. — Показывай, на сколько пудов за лето теленка вытянула.

Бабка Охима брякнулась на пол, навзрыд запричитала:

— Не раз-о-о-ррь! О, Господи!

И

Настя поступила бы так же, да спину не согнуть, седло мешает. А тут любитель женского пола, бургомистр, от наплыва чувств изо всей силы хлопнул молодайку по спине и — ой-ой! — стал дуть себе на пальцы. Не по мягкому месту попал, а по седелке.

Очкастый писарь понял, в чем дело, весело заржал:

— Надо было теленка на спину-то привязать. Может, не нашли бы. А теперь давай веревку, уведем вашу скотинку.

Иванов, сцепив зубы, бросился к двери: помахать кнутом для удовольствия не дозволили. Такие бы коленца отмочил по женской спине — для того он и сотским назначен.

Мать с дочерью еще долго вопили, а им отвечал жалобным мычанием выведенный со двора теленок, который был куплен весной в надежде вырастить корову.

Когда поднимается Волга

У князя Грузинского в верхних и нижних этажах барского дома тишина и покой. Если кто-то даже пройдет по устланному коврами коридору — все услышат. Слуги ходили на цыпочках.

Вот и нынче, только хлопнула дверь внизу, слуги уже знали: хозяин вернулся домой. Экономка Устинья, старая дева, давно служившая в княжеском доме, вышла ему торопливо навстречу.

— Господи помилуй, батюшка ты наш, наконец-то явился! Княгиня ждет-не дождется тебя никак, а тебе, Егор Александрович, заботы уездные, видно, дороже жены?

— Ты меня учить вздумала, старая ворона! — ощетинился Грузинский.

Но экономку не запугаешь, она дальняя родственница княгини и та всегда на ее стороне. Жилистыми худыми руками Устинья поправила чепец и продолжила свое нападение:

— Куды уж мне, убогой. Ты у нас, батюшка, сам умен. В конторе злобу свою не выместил ни на ком, так давай на ближних своих вытряхивать.

Князь сердито сопя, сам, без посторонней помощи, стал снимать камзол, да вдруг пошатнулся, захрипел, и, если б не Устинья, упал бы посреди ковра. Лицо его покраснело, стало цвета вишни. Ноги не держат, он повис на экономке. Та кое-как усадила хозяина на мягкую скамейку. Он наконец перевел дух.

— Ой, кормилец ты наш, да что это с тобой? — всплеснула руками Устинья. К ней вернулся дар речи и, открыв дверь в людскую, крикнула властно:

— Мефодьевна!!!

Спустя минуту, из двери показалась сухощавая рослая женщина, черноглазая, черноволосая и растрепанная. Вдвоем они захлопотали над князем. Перевели его в спальню, раздели, уложили в постель. На лоб положили мокрую холодную тряпку, напоили горячим травяным настоем, а потом, стоя в сторонке, смотрели, как лекарь Шольц пускает «дурную» кровь. Егор Александрович, укрытый теплым одеялом, окруженный вниманием и лаской, наконец уснул.

Наталья Мефодьевна присела возле мужа вышивать. Но это занятие ей скоро надоело. Она встала, подошла к окну и, теребя на белой шее гранатовое ожерелье, задумалась. Ожерелье — подарок отца

родимого, графа Толстого, отлично поднимало настроение. Ежегодно ко дню ангела он чего-нибудь да подарит, пришлет любимой дочери. Ожерелье ей очень нравилось: камни — крупные, с орех, рубинового цвета. От них теплом и покоем веет. Давние думушки свои Наталья Мефодьевна из головы выбросила. Чего понапрасну мечтать? Надо жить так, как приказывают муж и положение в обществе. И она привыкла, как обычно привыкают напуганные дети капризные: сначала руками-ногами дрыгают, а затем, когда получают желаемое, успокаиваются. Иногда, правда, княгине хотелось упорхнуть из этой глуши, из этого незнакомого Лыскова, где, кроме лапотников бродячих да Волги широкой, ничегошеньки нет.

От себя куда убежишь-то?.. В позапрошлом году, было, в Петербург собрались, на новую матушку посмотреть, полюбопытствовать. Но князь передумал, не поехали. Сказал, что пустая трата денег. Это разве причина? Разве у князя денег да лошадей мало? Почему, в самом деле? Когда с этим вопросом обратилась к Устинье, та, как всегда смело и честно, ей сказала: «Пустобрюхая ты, милая, оттого и муженек на тебя в обиде ходит».

Четвертый год, как Наталья замужем за князем Грузинским. Ни любви меж ними, ни общего дела, ни детей. Разве это семья? После смерти родимой матери отец сунул ее князю подмышки — живи, как знаешь, а сам себе молоденькую жену нашел. Для чего отец женился, спрашивается? Играть в жмурки? Седьмой десяток ему, о смерти пора думать, а он…

Муженька дочери тоже сыскал немолодого. Князь детей себе просит, да от кого понести, пусть посоветует? Ни объятий сердечных от него Наталья не знает, ни душевных, утешительных слов. И дом их, как холодный темный подпол — ни света, ни радости…

Проснулся Грузинский, заворочался в постели. Наталья подошла к нему, поправила одеяло. Князь взглянул на личико жены из-под локтя. Пойми, что в его блудливых туманных глазищах, — улыбка или злонамеренность? Наталья Мефодьевна аж отшатнулась от гнева, исходящего из глаз мужа. Выпрямилась, пошла к двери. Ее остановил окрик:

— Остановись, княгиня! Что ты меня бросаешь? — Схватил ее руку, однако с места не встал. Вспоминался увиденный сон. Будто гнался за ним лось, могучий, рогатый. Вот-вот догонит: хрипит за спиной, ревет. Тот самый лось, встреченный в прошлом году. Лосиху они свалили, а быка только ранили. Сохатый было кинулся на Егора Александровича, но отчего-то вдруг круто повернулся и ударился в лес. Тогда они, четверо охотников, кинулись следом, да разве четырехногий даст себя догнать?! Вот теперь лось во сне его сам преследует, бегает за ним. К добру это или нет?..

— Ну что, прошла лихорадка твоя? — спросила, нагнувшись над ним, княгиня.

— Полегчало, слава тебе, Господи! По дороге из Нижнего оглобля сломалась, пока мужики заменяли ее новой, промерз я и устал.

— Сколько раз тебе говорила, зачем тебе дальние поездки? Или в Нижнем чиновники пропадут без тебя?

— Так дела ведь, матушка?.. Не забывай, я предводитель дворянства губернского…

— Послал бы кого. Вот хоть бы его. — В это время вошел управляющий Платон, их верный караульный пес. Взгляд колючий, на лету воробья убьет. Поклонился хозяину, сообщил новость: