Кузьма Алексеев
Шрифт:
— Гляжу, знакомое лицо, а кто, не признаю. Меня Павлом Петровичем зовут, а тебя как?
— Мое имя Листрат, оно тебе хорошо знакомо. — Дауров не стал лгать и изворачиваться.
— Ну, если твое имя мне знакомо, я тебе лиха не желаю, будь нашим гостем, — полицмейстер любил показать свою власть, продемонстрировать великодушие. А хмель еще более усиливал эти его качества. Поэтому, хлопнув в ладоши, он громко крикнул:
— Эй, служилые, почто связали Листрата? А-ну, освободите человека!
Когда те развязали сыромятные ремни с рук Листрата, он назидательно добавил:
— Придет в голову бежать, поймаю, тогда уж не взыщи, шкуру
— Понятней некуда. Только куда мне бежать? Я на этой земле родился и вырос, тут и помру.
Сергеев спьяну не мог заметить, как Листрат внимательно рассматривал окружающий лес. Там было его спасение. Солдаты устроились на ночлег — кто в шалаше, кто под кустом, оставив у костра их вдвоем. Сергеев разрезал мясо, сваренное на костре, и один, самый большой кусок, протянул Листрату.
— Лосенка завалили, ешь давай! — У самого-то скулы туда-сюда ходили, жиром перемазанные пальцы вытирал о полы мундира.
— Говоришь, по службе здесь по лесу маешься? И мы, парень, тут не по доброй воле. Губернатор послал порядок блюсти. Приказано нам веру православную от мордвы защитить. Что ни говори, а Руновский знает, какое зло от язычников идет. Хоть и крещена мордва, но по-прежнему своим богам служит.
Закашлялся Листрат, кусок мяса застрял у него в горле.
— Что, подавился? — расхохотался Сергеев.
После дождей, выпавших за последние два дня, выглянуло наконец солнце, и отсыревшая земля стала просыхать. В Сеськине все — от мала до велика — вышли на луг. Мужики косили, женщины ворошили просыхающую траву. В короткие минуты передышки присаживались возле своих телег, угощая друг друга овсяным киселем и пшенными блинами.
Молодежь толклась на берегу Сережи, парни, кто посмелее, купались на потеху девчатам. Уля Козлова решила на лодке добраться до другого берега. Сопровождал ее верный Николка. На нем подпоясанная ремнем свежая белая рубашка и синие штаны, на ногах новенькие лапти. Солнышко роняло на воду свои золотые искорки лучей. Прибрежные кусты ивняка обессиленно помахивали вялыми от жары листочками. Парень всю дорогу молчал. «Сам с разговорами не лезь, не приставай, если не обратится к тебе боярская красавица первой, — помнил он материнский наказ. — Что прикажет делать, выполняй без сомнения».
Сидя на носу лодки, Уля Козлова бросала в воду камушки. Отскакивая от поверхности воды, они летели, поднимая маленькие фонтанчики. Девушка гадала: камушки дойдут до середины реки — выйдет за Николу, не дойдут, значит, не судьба.
— И ты испытай счастье! — приказала она Николке Алексееву. Снова размахнулась и громко охнула: с ее руки в воду соскользнул золотой браслет.
— Не горюй, я сейчас его мигом вытащу! — Николка обрадовался случаю услужить девушке. Быстро разделся и прыгнул в воду, обдав холодными брызгами опешившую от его прыти девушку. Долго он нырял под воду. Пока, наконец, не нашел драгоценную потерю. Обрадованная Ульяна надела браслет на руку и, глядя на мокрого, но улыбающегося во весь рот Николку, решила подурачиться. Чуть влево находился омут, Ульяна знала это, но велела Николке плыть туда. И как бы невзначай опять уронила браслет в воду. В детстве Николка не раз плавал к омуту, но в самую середину его заплыть не отваживался: а вдруг река затянет на дно, из водоворота не выберешься… Теперь же ему и сама Волга по колено! Прыгнул в воду, волны речные сразу сомкнулись над его головой. В это
— Ну, отчаянный! Ни за грош пропадет!
Однако в воду лезть не решались, хотя парня не было видно уже довольно долгое время.
— Утоп! Нишкепаз-Инешке! Утоп ведь, дурень.
— Во-он он где! — крикнул кто-то.
Николка вылезал из воды на другом берегу реки, схватившись за ветку ивняка и тяжело переводя дыхание. Уля взмахнула веслами. Доплыла до Николки, стала подтрунивать:
— Водяного видел?
Николка не успел ей ничего ответить. Из зарослей на берег вышел, как медведь, кряжистый увалень. От страха девушка опустилась на дно лодки.
— Ты что искал-то на дне реки? — обратился мужик к Николке. Тот объяснил.
— И мне попробовать, что ли?
Незнакомец бросился в воду во всей одежде. Плыл, разгоняя волны, словно лихой конь. Потом стал нырять. Нырнет — вынырнет, нырнет — вынырнет. Зрителей на берегу становилось все больше. Оказался тут и сельский староста Максим Москунин, пристально следил за ныряльщиком. Наконец тот, тяжело дыша, вернулся к берегу.
— Браслет достал? — спросил его Москунин.
— В таком омуте и бык затеряется. Водоворот его в другое место, наверное, перекинул…
— А в руке чего держишь? — не отставал староста.
— Отстань от меня, собака боярская! — рыкнул «медведь».
Выбравшись на берег, он двинулся в сторону леса.
Староста заскрипел зубами, ворча:
— Из острога сбежал, из острога…
— Кто это? — спросил Николка.
— Да видел я его где-то. Но где?
Окся Кукушкина только что вернулась с огорода, где полола лук. Сын огорошил ее новостью: на Рашлейке поймали мужчину-богатыря.
— Кто он такой, не изведал, сынок? — тихо спросила женщина, схватившись рукой за грудь. После смерти старика Видмана там поселилась острая колющая боль. Окся и настойку пустырника пила, боль понемногу отступала. Вот и сейчас глотнула немного приготовленного лекарства и прилегла на лавку. Тяжело даже переводить дыхание. Тут женщине некстати вспомнился отец Иоанн, который цеплялся к ней как репей. Сегодня утром, встретив ее у колодца, домой к себе зазывал. И что привязался?.. Покоя от него нет!
— Никитушка, в Рашлейку не добежишь, сынок? — Оксю все продолжала тревожить услышанная новость.
— Добежать-то добегу, да скотину, мама, скоро пригонят… — мальчик неохотно встал из-за стола. Кончиком острого ножика он ковырял отверстия для своей очередной свистульки.
— Я сама скотину соберу.
Никита хотел было уже уйти, мать, подумав, остановила его:
— Ладно уж, оставайся, сынок, сама пойду пройдусь…
Когда женщина дошла до Лосиной горы, под которой вытянулся Рашлейский овраг, там уже собралась толпа народу, гудящая как улей. Остановилась Окся, увидела Настеньку Манаеву, спрашивает:
— Что это тут делается?
— Бьют какого-то пришлого вора, соседушка!
Собравшись с силами, Окся стала пробиваться в центр толпы. К земле был прижат здоровенный детина, закрывающий руками окровавленное лицо. Ефим Иванов, взмахивая кнутом, пугал всех своим грозным рычанием:
— Я тебе покажу, мать твою, как лодочных поджигателей спасать!.. Князю Грузинскому сегодня же доложу: так, мол, и так, явился в наше село колодник непрошеный …
Но вот толпа стала расступаться. Кузьма Алексеев подошел к Иванову и отобрал у него кнут.