Кузница Тьмы
Шрифт:
Аратан вздрогнул, расслышав вздох отца.
Тут Гриззин Фарл улыбнулся, и всё в мире снова стало правильным.
Эль оказался крепким, немедленно ударив Аратану в голову. Вскоре после ужина, во время неприличной песни про деву Тел Акаев и старого Джагута с больным клыком, песни, исполнявшейся Азатенаем с великолепными ужимками, Аратан уснул. Раскан разбудил его наутро, принеся чашку с отваром ивовой коры и лекарственных трав; сидя и попивая чай, сын лорда заметил, что Гриззина Фарла уже нет.
Сейчас все казалось сном, смутным и пронзительным, почти горячечным. Голова болела. Аратан
Хотелось бы ему больше услышать о Темноте, сделанной оружием, мечом. Ясно, что Гриззин Фарл знаком с отцом - так близко, как не удавалось еще никому, кроме разве Матери Тьмы. Какая странная история их объединила? Какие загадочные сказания сложат об их прошлом? Взгляды украдкой на Раскана, Ринта и Ферен убедили его, что ничего потрясающего сказано не было: все казались более спокойными, нежели до появления Гриззина, словно ночь эля и смеха повалила некие барьеры.
После быстрых раздумий Аратан поглядел на Ферен, поняв, что тут что-то изменилось. Некий расслабленный вид... он заметил посланную брату улыбку, небрежные слова. Казалось, изменилось все. Исчезла натянутость. Тягостный вес случая с Сагандером свалился с плеч. "Гриззин Фарл прошел между нами и ушел, но уйдя, взял с собой кое-что".
Он заметил, что на него смотрит отец. Затем Драконус подошел.
– Нужно было предупредить тебя насчет эля Тел Акаев.
Аратан пожал плечами.
– Ты же едва оправился от сотрясения. Должно быть, тебя вырубило, словно от сонного зелья. Аратан, ты пропустил почти всю веселую вечеринку.
– Он помедлил.
– Ты мало что успел разделить.
– Он звал вас другом, - сказал Аратан болезненным, обвиняющим тоном.
Глаза отца стали отрешенными.
– Он любого зовет другом, Аратан. Не обращай внимания.
Аратан сверкал глазами в спину отца. С одинокого кривого дерева донесся крик птицы. Он поглядел, не обнаружив твари среди скрюченных сучьев и темных листьев.
"Прячется - потому свободна.
Свободна улететь от всего".
Вскоре они въехали по склону и оказались на Барефовом Одиночестве, и путь вперед тянулся по волнистой равнине под ясным солнцем, и Аратан припомнил уроки Сагандера, смерть великого внутреннего моря.
Он скакал, размышляя о воде и свободе.
И тюрьмах.
К западу лежали земли Азатенаев, где обитают защитники, никого не защищающие, и мудрецы, никогда не изрекающие истин, а Тел Акаи сходят с гор разделить пьяные ночи, о которых никто не вспомнит на следующий день. Это мир загадок, и вскоре он его увидит. Мысль заставила его ощутить легкость - казалось, еще миг и он взлетит над седлом, преображаясь в птицу, раскроет крылья в поисках кривого дерева.
Но былое море впереди лишено деревьев, гребни усыпанных валунами берегов вмещают лишь травяные низины, ничего больше.
Ему не интересно вонзать отцу нож в спину - в эту широкую спину впереди, под выцветшим плащом. Никто никогда не завладеет им, словно оружием.
Гриззин Фарл сказал: мать еще жива. Живет,
"В мире загадок достаточно мест, где можно затаиться.
Для нас двоих.
И мы будем любить друг друга, и любовь породит мир".
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОДИНОЧЕСТВО ЭТОГО ОГНЯ
ШЕСТЬ
Глаза Хаста Хенаральда были спокойными и темными, как будто готовыми оценить тяжесть готовых вырваться слов, узреть, запустят ли они длинные когти в сидящего напротив гостя или попросту скользнут мимо. Тусклый свет подчеркнул впалые щеки, костистый крючковатый нос сильно выступал, отчего казалось: глаза спешат скрыться в залитые тенью убежища, но не теряют силы пронзительного внимания.
– Однажды, - сказал он, и голос был сиплым после годов у кузнечного горна, среди горького дыма и кислого пара, - я снова стану ребенком.
Он неспешно откинулся на спинку стула, уходя из круга света масляной лампы. Келларасу уже казалось, что это не смертный, а некое привидение.
За стенами слишком жаркой комнаты громадные машины утробно гудели, словно беспокойное сердце, отзвуки сотрясали каждый камень Великих Покоев. Этот звук не затихал никогда - дни и ночи, пока Келларас гостил у владыки Хастовой Кузницы, он ощущал барабаны промышленности, ровный пульс земли и камня, огня и копоти.
Это, начал он подозревать, место стихийных тайн, в котором истины кружат в потоках жара, миазмы штормов созидания и разрушения бесконечно сталкиваются со всех сторон; а муж, удостоивший наконец его приемом, сидящий перед ним в высоком кресле - окутанный тенями владыка и судия, правитель и мудрец... увы, первые же сказанные им слова оказались чепухой.
Хенаральд мог сейчас улыбаться, но как разглядеть сквозь сумрак?
– Однажды я снова стану ребенком. Выпрыгнув, танцуя, из собственного разума, камень я превращу в горы. Траву объявлю лесами. Слишком долго был я пойман миром мер, пропорций и масштабов. Слишком долго знал и понимал пределы возможного, столь жестоко отсекал плоды воображения. На этом пути, друг, мы живем две жизни, навеки сошедшиеся в смертном бою, и все, нам доступное, превращаем в оружие.
Келларас медленно протянул руку к кубку рикталя на столе. В горле спирт казался огнем - единственный алкоголь, который согласен пить хозяин. Первый глоток до сих пор громом отдавался в мозгах Келлараса.
– Ты отлично таишь ясный ум, капитан, но я заметил, как напрягся ты, услышав слово "оружие". Ты прилип к нему, ибо среди всех мною сказанных слов понял лишь одно. Я говорил о том, что мы теряем, когда годы прокрадываются мимо нас в прошлое, а юность пропадает вдали.
– Он сомкнул ладони на кубке, и руки его были тяжелыми, грубыми, в шрамах, блестящими в местах давних ожогов, следов проведенной у кузницах жизни.
– Твой лорд просит у меня меч. В дар? Или желает вступить в Легион Хастов? Не могу поверить, что сторонники Урусандера порадуются декларации столь открытой.