Кузница Тьмы
Шрифт:
От жестом велел ей идти, и они зашагали снова.
– Происхождение Джелеков - загадка, заложница. Перетекая в двуногую форму, они имеют некое сходство с Бегущими-за-Псами с дальнего юга. Может, лица более звероподобны, но едва ли это должно удивлять - морозный мир севера суров к своим жителям.
– Бегущие-за-Псами общаются с ними?
– На юге ныне живут Жекки. Возможно, они общаются.
– Мы охотились на них. Забавы ради.
– Таково наследие самых разумных существ - время от времени наслаждаться резней, - ответил От.
– Так мы играем в богов. Лжем самим себе, создав иллюзию всемогущества.
– Такое наследство есть и среди Джагутов?
– Настало время, Кория, когда Джагуты перестали шагать вперед.
Тут на нее напала легкая дрожь, словно он коснулся ее недавних раздумий, отлично всё понимая.
– И тогда перед нами предстал выбор, - продолжал От.
– Продолжить путь вперед или развернуться, открыв благо возвращения по недавнему пути. Мы стояли на месте, споря сотни лет, и наконец, во взаимном и вполне заслуженном отвращении каждый выбрал путь по себе.
– Так окончилась ваша цивилизация.
– Ну, ее вообще почти не было. Да и мало у кого... Итак, ты нашла мрачное воспоминание и готова его мусолить? Пора принимать важное решение. Выплюнешь или проглотишь?
– Я уйду от цивилизации.
– Не сможешь, она внутри тебя.
– Но не внутри вас?
– требовательно спросила она.
– Не глупи, Кория, - сказал он, и голос приплыл, тихий, как шелест ножа о точильный камень.
– Ты видела мой набор оружия. Почти все аргументы железа - для споров цивилизации. Какие краски мы наложим на лица? Под каким именем явимся? Перед какими богами должны склониться? Тебе ли отвечать на эти вопросы за меня? Я взял секиру, чтобы защищать свою вольность - но знай: отзвуки этих чувств ты будешь слышать эпоха за эпохой.
Она фыркнула: - Воображаете, я проживу целые эпохи, учитель?
– Дитя, ты будешь жить вечно.
– Убеждение ребенка!
– И кошмар взрослого, - отбрил он.
– Хотели бы, чтобы я не взрослела? Или счастливы, воображая мои вечные кошмары?
– Выбор за тобой, Кория. Выплюнь или проглоти.
– Я вам не верю. Не буду я жить вечно. Никто не вечен, даже боги.
– И что ты знаешь о богах?
– Ничего. "Всё. Я стояла с ними у окна. Во тьме сундука глаза ничего не видят, но не знают об этом". Она могла бы перед уходом вынуть кукол. Посадить рядком у окна, между мертвых мух, и прижать плоские лица к грязным стеклам. Могла бы приказать им увидеть все, что можно увидеть.
Но, хотя она была некогда богиней, но не такой жестокой.
"Мы не мухи".
Однажды она пришла к окну, чтобы увидеть: мухи пропали. Солнечное тепло вернуло всех к жизни. Тот день стал самым страшным днем детства.
"Нужно было скормить их паукам. Если бы я не смела их жилища... В этом месте..." - Я многое начала вспоминать, - сказала она вслух.
От хмыкнул, не поворачивая головы и не сбавляя шага.
– И это твои воспоминания?
– Думаю, да. Чьи же еще?
– Еще нужно понять, заложница. Но начало положено.
"Майхиб. Сосуд. Желающий наполниться. Сундук
Ее осадило другое воспоминание, но явно не настоящее. Она была вне башни, висела в горячем полуденном воздухе. Перед ней было окно, сквозь серое стекло она увидела ряды и ряды лиц. Она плыла, всматриваясь в них, удивляясь унылым выражениям.
"Ну, теперь я, кажется, знаю, на что смотрят боги и богини".
Драгоценные камни скрипели и ломались под ногами. Она вообразила себя старой, сломленной и согбенной, и в руках все золото, серебро и самоцветы мира, а в сердце жадное желание... она знала, что отдала бы всё ради... ради одной детской мечты.
Дети умирают. Ферен не отпускала этих слов из разума, спеленутая и сжавшаяся в горьких объятиях. Иные выпадают из утробы с закрытыми глазами, и теплота крови на лицах - лишь злая насмешка. Они исторгаются в волнах боли, только чтобы недвижно улечься в мокрых ладонях. Ни одна женщина такого не заслуживает. Для других отмерена пригоршня лет, которые лишь потом кажутся короткими - крики голода, хватка маленьких рук, сияющие глаза - кажется, они мудры, знают нечто невыразимое... А затем однажды глаза смотрят из-под приспущенных век, но не видят ничего.
Неудача жестока. Судьба привыкла входить в опустевшие комнаты с непринужденностью завзятой мошенницы. Дети умирают. Для чужих ушей сетования матерей звучат скучно. Все отворачиваются и смотрят в землю, или усердно изучают горизонт, словно там есть чему меняться.
Она помнила выражение лица Ринта, любимого брата, и уже научилась понимать, что оно означает. Помнила старух, хлопотавших с деловитым видом и не желавших встречать ее взгляд. Помнила свою ярость при звуке детского смеха, и как кто-то кричал на детей, заставляя замолчать. Не то чтобы смерть была редкой гостьей... Она всегда крадется рядом, холодная словно тень. Нет, грубая правда в том, что мир бьет душу, пока не согнет кости и не разорвет сердце.
Тогда она сбежала, и все прошедшие годы ощущаются как один день - ушиб горя свеж под кожей, и отзвуки бесчувственного смеха звенят в ушах.
Они странствовали по Барефову Одиночеству, и каждую ночь она брала в постель юношу, бастарда Драконуса, и говорила себе: только потому, что лорд приказал. Однако встречать взгляд брата становилось все труднее. Аратан изливал в нее семя два, три раза за ночь, и у нее не было ничего, чтобы предотвратить возможное; она ничего не сделала и в ночь, когда возлегла с Гриззином Фарлом. Хотя бы тут было оправдание - она была пьяной, ей владело нечто беспутное, жажда помчаться навстречу судьбе, утонуть в жестоких последствиях.
Своего будущего она не страшилась, ибо утонуть в болоте собственных поступков означает тешить иллюзию контроля. Но она притязает на принадлежащее другим - на годы впереди, на жизни, которые они вынуждены будут вести. Потерявшие ребенка матери бывают одержимы жаждой опекать, и такова будет участь Ферен, ведь дитя ее ждут пожизненные страдания. Аратан может породить бастарда, став отражением отца, и обратятся ни них обоих суровые и непрощающие взоры совести. Брат, вновь обезоруженный, сбежит от роли любящего дядюшки, уязвленный жалом свежей потери.