Квантовая ночь
Шрифт:
Это не было «Прыгай! Прыгай! Прыгай!» — но вправду оказалось заразно.
— Хизер! — крикнул я. — Ради Бога!
Банда двинулась дальше, и вместо того, чтобы двинуться в противоположную сторону, Хизер пошла за ними.
Правило выравнивания: выбирай направление, являющееся усреднённым направлением других членов стаи.
— Хизер! Ты рехнулась? — Я поспешил за ней. Пятеро в тужурках остановились, и моя сестра тоже, в некотором отдалении.
Правило разделения: избегай скоплений соседей.
Она повернулась лицом ко мне.
— Пойдём, Джим. Живём лишь раз.
Хулиганы пытались перевернуть ещё одну машину, но то ли из них начал выветриваться алкоголь, то ли машина оказалась потяжелее той «хёндэ», но им никак не удавалось поднять её до точки переворота.
За ними ярко горел огонь: подожгли ещё чью-то машину. И кто-то бросал тяжёлые предметы в витрины магазинов, пытаясь расколоть стекло…
…и одно из них таки раскололось, прозвучав резким контрапунктом другим окружавшим нас шумам.
Хизер склонила голову; я подумал было, что она отводит взгляд от творившегося перед ней безобразия, но потом осознал, что она ищет что-нибудь, чем можно бы было запустить в окно.
Я кинулся вперёд, взял её за локоть, развернул и потащил за собой в относительную безопасность проулка.
— Гос-с-споди Боже ж ты мой, — сказала я, — тут повсюду камеры наблюдения, а ты — грёбаный адвокат, в суде выступаешь.
Какое-то время она казалась рассерженной, но потом кивнула и пожала плечами:
— Да, думаю, ты прав.
Беспорядки, скорее всего, продлятся всю ночь. В Виннипеге никогда ничего подобного не случалось, но в Ванкувере случалось дважды, да и другие города по всему миру видели в прошлом всплески насилия подобного типа, хотя чаще в городах победившей команды, а не проигравшей.
Я уже чуял запах дыма; фоновый шум — крики, сирены, противоугонная сигнализация, звон стекла — не прекращался.
Я поглядел на сестру. Господи, неужели такое возможно? Весь смысл философского зомби в том, что его, по крайней мере, большую часть времени, невозможно отличить от обычного человека, мыслящего на сознательном уровне. И, чёрт его дери, известие об их существовании в реальности оказалось так легко принять в качестве абстракции — шесть из каждых десяти людей лишены внутреннего мира. Но чтобы моя собственная сестра?
Я продолжал смотреть на неё, и она смотрела на меня, и я пытался понять, что происходило позади этих карих глаз — если там вообще что-то происходило — пока ревущая толпа катилась через город, который я называл домом. Я привлёк Хизер к себе, обняв её так, как не обнимал уже десятки лет, закрывая и защищая её от мерцающего пламени. В глазах у меня защипало — и вряд ли от дыма. Звуки сирен доносились со всех направлений, и мы, я и моя сестра, ждали, вместе, и в то же время порознь.
31
Беспорядки продолжались много часов. Пожарным и «скорой» не давали проехать перевёрнутые машины и баррикады из разбитых изгородей, мусорных контейнеров, каких-то брёвён и прочего мусора, наваленного посреди улиц.
У меня был план, который, как я надеялся, приведёт нас в тихую гавань; он начинался с возврата по своим следам вдоль Мэйн-стрит и Ломбард-авеню. По дороге мы видели, как переворачивают ещё одну машину и три уже перевёрнутые. Пара красных почтовых ящиков Почты Канады были повалены, и из одного из них содержимое вывалилось на тротуар. В здании слева от нас было пять больших квадратных окон на первом этаже, и какой-то парень с помощью монтировки разбил все пять по очереди — аккуратность во всём.
Мы вышли с Ломбард на Уотерфронт-драйв возле железнодорожного моста, пересекавшего стометровое русло Ред-Ривер. Я надеялся, что мы сможем на него взобраться и перейти в спальный район на восточном берегу, но на путях уже были люди, а защитное ограждение снесено. Так что вместо этого мы с Хизер направились на юг по Уотерфронт-драйв; между отделяющим нас от реки парком Стивена Джубы по левую руку и пустым и тёмным бейсбольным стадионом Шоу-Парк справа. В воздухе висел густой дым — частично от горящего дерева, частично от марихуаны. Мы осторожно продвигались вперёд. Несколько уличных фонарей высоко над улицей выглядели так, будто в них стреляли из ружья.
Из-за ряда деревьев вышли двое малолетних уродов с обрезками деревянного бруса. Я не мог впотьмах раличить их лиц, но было ясно, что они собираются на нас напасть, когда один из них воскликнул:
— Твою мать, это же профессор Марчук!
Они развернулись и бегом скрылись в ночи.
Моё сердце часто билось, а Хизер выглядела напуганной до смерти, когда мы осторожно двинулись дальше. Лежащий на газоне пьяный помахал в нашу сторону ножом и заорал:
— Сюда иди, придурок, я те яйца отрежу!
Мы никак не могли одолеть десять километров до дома пешком с Хизер на высоких каблуках, и босиком идти также было невозможно — слишком уж много битого стекла. Однако к югу высилось здание Канадского музея прав человека; до него было всего несколько сотен метров.
Мы продолжали движение, но беспорядки уже охватили и Искчейндж-стрит, и Форкс; я слышал доносящийся оттуда шум, и пламя пылало практически там, где мы с Кайлой не так давно ужинали.
Мы поспешили дальше. Прошли мимо двух парней, дравшихся на ножах — что напомнило мне ту ночь много лет назад, правда…
Правда, та ночь была плодом моего воображения; эта была реальна — и куда как хуже. Позади нас послышался вскрик, затем кто-то прорычал:
— Будешь знать!
В конце концов мы добрались-таки до длинного каменного туннеля без крыши, ведущего ко входу в музей. Я вытащил телефон и прокручивал список, пока не нашёл номер поста охраны, на который я несколько раз звонил в прошлом, чтобы меня впустили после закрытия.
— Охрана КМПЧ, — ответил мужской голос.