Квантовая ночь
Шрифт:
— Здравствуйте. Это Джеймс Марчук. Я из cовета ди…
— О, здравствуйте, профессор Марчук. Это Абдул.
— Абдул, слава Богу! Я перед главным входом в музей; в городе чёрт знает что творится. Вы можете впустить меня и мою сестру?
— О, да, конечно — две секунды, — сказал он, и со щелчком отключился. Мы беспокойно ждали; получилось ближе к двум минутам, чем к двум секундам, но нам они показались двумя часами. Наконец, Абдул открыл левую из четырёх стеклянных дверей, и мы с Хизер шмыгнули внутрь; охранник сразу же закрыл дверь.
— Мы трижды просили подкрепления у городской полиции, — сказал Абдул. — Они проводят зачистку к югу отсюда. Статую Ганди повалили. До утра наружу выходить не стоит.
— Боже, — сказала дрожащая Хизер.
— Давайте я отведу вас наверх, — предложил Абдул. — Там хоть диванчики есть, поспать можно. — Мы кивнули, и он повёл нас по каменному коридору мимо гигантских панелей, провозглашавших по-английски и по-французски: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Однако внутреннее освещение было выключено, и я различал слова лишь потому, что уже знал их.
Большая часть музейных экспозиций была из стекла, поэтому когда на следующее утро взошло солнце, здание оказалось залитым светом. Я не помнил, как заснул, но, по-видимому, в какой-то момент это произошло, потому что солнечный свет меня разбудил. Я, пошатываясь, выбрался из кабинета куратора, где спал, и пошёл искать Хизер.
Она стояла у перил, глядя вниз на отделанные алебастром мостики, пересекавшие огромное, как пещера внутреннее пространство музея. Я тоже, бывало, стоял здесь, глядя вниз, и зрелище всегда напоминало мне сцену из «Запретной планеты», в которой доктор Морбиус показывает своим гостям двадцатимильной глубины кубическое пространство мёртвого и похороненного города Крелл на Альтаире-IV. Слова Морбиуса из классического фильма всплыли в памяти. «Каких они достигли высот! Но потом, как кажется, на пороге некоего величайшего достижения, которое увенчало бы всю их историю, эта раса почти богов погибла за одну ночь…»
— Привет, — сказал я, становясь рядом с сестрой на краю бездны. — Как ты?
— В порядке.
— Давай поглядим, сможем ли бы добраться до моего дома, хорошо? — я попытался превратить это в шутку. — Вчера вечером здесь было довольно мерзко, а ведь утром на экскурсию приедут набитые школьниками автобусы.
— В школах летние каникулы, — сказала она безжизненным тоном.
— Да, точно, — ответил я. — Так и есть. — И только тогда я повернулся и сквозь огромные панели гнутого стекла увидел поднимающиеся на фоне кроваво-красной зари столбы дыма.
Поездка домой на автобусе обернулась шоком. Я привык к тому, что другие пассажиры болтают с друзьями либо сидят, склонив голову и уткнувшись в телефоны, но сегодня все смотрели в пыльные испятнанные окна. Многие, включая Хизер, удивлённо пораскрывали рты; и у прохожих, которых я видел, вид тоже был какой-то пришибленный.
Конечно, большинство повреждений были чисто поверхностными: разбитые окна, поваленные заборы, непристойные граффити; ровно столько ущерба, сколько могут нанести неподготовленные люди. Тем не менее, видеть это было неприятно, а приложение CJOB сообщало, что за ночь погибло одиннадцать человек — один из которых наверняка в той схватке на ножах, мимо которой мы с Хизер проходили — и ещё тридцать попали в больницу.
Я позвонил Кайле из музея сказать, что со мной всё в порядке, но мы поговорили совсем чуть-чуть. Она не знала о здешних беспорядках; мы договорились вечером созвониться через «Скайп».
Автобус высадил нас у дальнего от моего дома конца стрип-молла. Мы прошли через его парковку, мимо принадлежащего моему дому открытого бассейна, вошли в вестибюль и поднялись в квартиру. У меня два санузла, но только в одном из них есть душ; нам обоим нестерпимо хотелось вымыться, но я пропустил Хизер вперёд. Пока она мылась, я стоял на балконе и смотрел, как внизу неостановимо течёт река. Где-то в пятидесяти метрах вверх по течению, около одного из столов для пикника, рыбачила пара парней.
Мои мысли вернулись в Саскатун, но лишь частично к Кайле; да, я безмерно скучал по ней и после вчерашнего был бы весьма рад её объятиям. Но я также думал о «КИС» и о том, есть ли какой-нибудь способ подставить мою сестру под Виккин пучок, чтобы доподлинно убедиться, что Хизер — Q1.
Я пробежался по воспоминаниям нашего общего с ней детства: время, когда она смешила меня и время, когда заставляла плакать; время, когда я беспокоился за неё, и время, когда она вроде бы искренне беспокоилась за меня. Могло ли всё это быть простым следованием шаблонам? Конечно, в детстве и юности у меня не было никаких особых познаний в психологии, но уж сейчас-то я должен быть способен решить, было то одно или другое.
Мы были очень разными в старших классах. Она зависала с популярными компаниями и делала всё, что делают дети, чтобы завоевать популярность среди своих: пила, курила и прогуливала уроки. И она определённо следовала веяниям моды — я до сих пор помню все песни «Спайс Гёрлз» наизусть, потому что она крутила их проклятущие альбомы по сотне раз. Что касается меня, я наотрез отказывался носить джинсы — у меня они впервые появились уже после тридцати — или футболки с любого рода рекламой, а слушал по большей части саундтреки из известных фантастических фильмов — Джона Уильямса или Джерри Голдсмита. Да, училась она хорошо — иногда получше меня, но, опять же, принимать входную информацию и, не думая, выплёвывать выходную — это как раз то, что эф-зэ, предположительно, умеют делать лучше всего.
Я едва не подпрыгнул, услышав позади себя звук сдвигаемой балконной двери. Хизер переоделась в свежее.
— Твоя очередь, — сказала она.
Я кивнул и вернулся в квартиру. Было здорово смыть с себя грязь и пот, а после этого я торопливо побрился и прошёл в свою спальню, расположенную рядом с маленькой гостевой комнатой, в которой поселилась Хизер, и тоже переоделся. В шкафу висели мои единственные джинсы. Я носил их иногда, когда преподавал в летний семестр, но, потянувшись к ним, я остановил себя и вместо них взял бежевые слаксы.
Закончив с переодеванием, я вернулся в гостиную. Хизер по-прежнему была на балконе, глядя на реку. Я сам часто так делал, но я при этом погружался в досужие размышления — что внешне неотличимо от того, как если бы просто стоял на нейтральной передаче и ждал, пока что-нибудь не выведет меня из ступора.
Я вышел на балкон.
— Что делаешь?
— Ничего, — ответила она. И затем, словно это требовало оправдания: — Любуюсь пейзажем.
Я с интересом смотрел на неё. Знаю, знаю — мне и про Кайлу было интересно, но Кайла прошла тестирование у Виктории под пучком и, кроме того, она продолжала бесконечно меня удивлять. Но моя сестра? О, я, по-видимому, удивил её, сказав, что не знал о том, что случилось с нашим дедом, но когда в последний раз она удивляла меня — до вчерашнего вечера, конечно?