Шрифт:
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Даша Почекуева – молодая российская
«Квартира» – дебютный роман автора.
Была пятница, Фролов возвращался домой с работы. В коридоре общежития пахло кислыми щами, и Фролов по привычке задержал дыхание, проходя мимо кухни. За кухней начинался длинный коридор с потертым линолеумом. Фролов подошел к своей комнате и сунул ключ в замочную скважину. Раздался короткий двухчастный звук: щелк-щелк – и дверь открылась.
В этой комнате Фролов прожил почти полжизни. Сервант и ширма делили пространство на части: пятачок у двери имитировал прихожую, за ним стояла ширма, за ширмой стол, диван, телевизор. Над головой нависали антресоли. У окна за сервантом прятался уголок сына – там он спал и делал уроки. Обычно Фролов ходил по комнате, как по узкому лабиринту – то бочком, то в полуприседе, боясь задеть локтем старые санки, висящие на гвозде.
Фролов остановился у двери и поставил портфель на пол. Он хотел сесть и разуться, но увидел под стулом чужие ботинки. Ботинки были очень хорошие, югославские. Фролов скользнул взглядом вверх. Со спинки стула свисал рукав голубой рубашки в узор из огурцов.
Из глубин комнаты раздался женский голос:
– Вань, ты, что ли?
Раздался шорох, скрип дивана и неразборчивый шепот. Из-за ширмы выглянула жена Лена, замотанная в длинное покрывало.
– Ой, Вовка! Ты почему так рано?
За ее спиной снова скрипнул диван.
Фролов хотел напомнить, что в воскресенье День строителя – из-за него на заводе сокращенный день, – но слова были лишними. Диван скрипел нестерпимо громко; гость, кем бы он ни был, судорожно пытался производить поменьше звуков, и чем больше пытался, тем больше шумел. Жена покраснела и сдула со лба прядь волос.
Вдруг Фролов все понял. Ему стало легко. По лицу Лены он сообразил, чего она ждет: он должен скандалить, грязно и громко, чтобы сбежались соседи, любовник кубарем покатился по лестнице, а вслед ему полетели югославские ботинки и рубашка с узором. Еще было бы хорошо, если бы Фролов зарыдал, побил посуду в серванте, а потом до ночи сидел бы на кухне, качаясь на табуретке, и пил водку за три шестьдесят две.
Вместо этого он развернулся к двери. Лена тихо сказала:
– Вов… ты послушай…
Но Фролов уже не хотел слушать. Он вышел из комнаты, миновал длинный коридор и лестницу, потом вынырнул на улицу и остановился у стены перед палисадником.
Стоял жаркий звенящий август. В воздухе пахло поздним летом, скошенной травой и цветущей мальвой. За зарослями пышных розовых
– Здрасьте, – согласился Фролов.
Немного погодя на улицу вылетел взмыленный мужик в рубахе с узорами. Он пронесся мимо Фролова и дворника, не замечая их, и бросился к «Жигулям». У Фролова было секунды три на то, чтобы разглядеть детали: стриженый затылок, бледную шею, длинные ноги-ходули.
Фролов провожал взглядом любовника жены, и какое-то новое чувство накатывало на него волнами. Брак сдулся, как выпущенный из рук воздушный шарик, и полетел вверх и вниз, с каждой секундой съеживаясь и истончаясь.
А начиналось все неплохо.
Фролов встретил Лену семнадцать лет назад в гостях у Шурика Егорова. Лена сидела на диване в углу, скрестив длинные ноги в капроновых чулках.
– Знакомься, – сказал Шурик. – Это Лена, мы вместе учимся.
Фролов и так знал, кто она такая. Шурик бредил ею уже недели три. На Лене свет сошелся клином; все дороги вели к ней, мысли сворачивали к ней, разговоры – к ней. Фролов еще не был знаком с Леной, а она уже порядочно ему осточертела.
Влюбившись без памяти, Шурик позвал Лену на день рождения в надежде, что абхазское вино и родительская квартира сделают свое дело, но затея была обречена. Лена никого здесь не знала, тяготилась чужой компанией и весь вечер норовила уйти. Шурик умолял ее задержаться еще чуть-чуть.
Гости смутно догадывались, что Лене плевать и на Шурика, и на его квартиру, но тактично помалкивали, чтобы не обижать именинника. Кто-то шепнул Фролову на ухо: Ленка ему не пара, слишком красивая. Она и правда была красивая, из породы женщин, которых побаиваешься: величавая, с покатыми плечами и прямой спиной. Ее немного портило лишь обилие косметики: в тот вечер она зачем-то жирно обвела губы и еще жирнее – брови. Темные волосы она закрутила в пышные кудри по последней моде. Над верхней губой темнели еле заметные усики – лет через пять Лена начала стесняться их и выщипывать, а тогда считалось, что это добавляет темперамента. Создавалось обманчивое впечатление, что характер у Лены не дай боже.
Шурик обхаживал ее как мог: подливал вина, подкладывал в тарелку салат и иногда якобы случайно задевал локтем. Лена оставалась безучастной. К концу вечера Шурик напился, обнаглел и зажал Лену около вешалки в коридоре. Она вывернулась, схватила сумку и выскочила на лестничную клетку.
Фролов как раз вышел покурить. Лена стояла у окна, размазывая по щекам слезы. Чулки порвались, прочертив длинную полосу над щиколоткой. Фролов в нерешительности остановился, теребя сигарету в пальцах.
– Все хорошо? – спросил он после паузы. Вопросы он задавал глупые, а выглядел и того глупее. Лена бросила на него короткий взгляд через плечо.