Кыся
Шрифт:
С четвертой стороны обычно ни черта не ставят. Чтобы не заслонять ничем и никем стоящий в дальнем углу гостиной телевизор.
Почему я упомянул о немецком стандарте? Хельга регулярно получает на халяву каталоги торговых домов "Отто", "Неккерманн", "Квелле", "Бадер", рассчитанные, прямо скажем, на небогатых людей. А в этих каталогах все! И шмотки, и игрушки, и причиндалы для Котов и Кошек, о которых я даже никогда не слышал, и люстры, и мебель.
Когда почтальон приносит новый каталог, мы с Хельгой садимся и внимательно его разглядываем. Так вот наша мебель в нашей гостиной
Таня, Хельга и я сидели на большом диване. Таня слева, я в середине, Хельга справа от меня.
Напротив нас, на двухместном диванчике, словно школьники за партой, уместились Эрих и Руджеро. В кресло, во главе стола был, конечно же, усажен профессор фон Дейн!
На столике был кофе и фантастической, невиданной (мною) красоты пирожные, которые мы с Хельгой купили в соседнем "ПЛЮСе". Это был мой первый и единственный "выход в свет" из нашего дома.
"ПЛЮС" оказался недорогим продуктовым магазинчиком. Название его состояло из первых букв четырех слов. Вроде - "СССР". Или - "КПСС". Или "ЛДПР".
Хельга расшифровала мне этот "ПЛЮС" и получилось "Прима Лебен унд Шпарен". Что в переводе на русский означает - "Прекрасно жить и экономить".
Я сразу же представил себе реакцию Шуры Плоткина на это названьице. Шура, наверняка, сказал бы: "Мать-перемать, так и разэтак! Как можно, "ЭКОНОМЯ - ПРЕКРАСНО ЖИТЬ"?! Что за херня собачья?!"
Тем не менее, пирожные были превосходные. Нежирные, в меру сладкие, с минимумом теста, и очень красиво придуманные. Нет, что ни говори, а пирожные - одна из многих сильных сторон Германии!
Итак - Таня как покупатель отпала сразу же. Я еще заранее по-тихому объяснил Эриху - почему, а он, уже в своей интерпретации, постарался втолковать это Хельге и Руджеро.
Оставался профессор фон Дейн. Сочтя его основным возможным покупателем, Эрих и Руджеро, перечислив все мои достоинства, наперебой стали рассказывать ему о телефонных звонках из вертолетной службы "Скорой помощи", из Российского консульства. Дескать, чуть ли не весь Мюнхен хочет иметь этого Кота!.. Но у Кота, видите ли, герр профессор, ностальгия по родине, и если бы будущий владелец этого уникального животного, просто так путешествуя по миру, смог бы свозить Кота хоть на недельку в Петербург, то в лице этого Кота он приобрел бы такого верного друга и защитника, что под опекой этого Дикого, Русского, Таежного и так далее, Кота - владелец мог бы дожить до глубокой и счастливой старости!..
Для ироничной Хельги, интеллигентной Тани, и несомненно умного и честного профессора (я же отлично помню его разговор с усатым толстяком на автомобильной стоянке у больницы, когда решалась судьба моего Водилы!..) - все эти Эрихо-Руджерские рекламные заклинания и завлекухи-песнопения звучали наивно и уж очень отдавали провинциальным базаром!
Таня и Хельга впервые сочувственно и понимающе переглянулись надо мной, и Хельга начала было демонстартивно подкашливать, выразительно глядя на брата Эриха и друга Руджеро, давая понять им, чтобы они заткнулись. Но профессор сам мягко прервал этот предпродажный дуэт.
– Дорогие друзья, - негромко сказал он.
– Я чуточку знаком с этим Котом. Несколько раз я видел его у нашей клиники и знал, чей это Кот. Многое о нем мне уже рассказала фрау Кох...
– и профессор нежно и благодарно погладил Танину руку.
– К моему искреннему огорчению, я не могу приобрести этого действительно замечательного Кота. В своем доме я живу совершенно один. Фрау Шмидт, моя экономка - приезжает ко мне ежедневно на два-три часа, привозит продукты, что-то готовит, что-то убирает. За те двадцать лет, которые она у меня работает, я видел ее считанные разы. С восьми утра и минимум до восьми вечера - я в клинике. И это может подтвердить мой ассистент - фрау Кох...
Батюшки!!! Я чуть не свалился с дивана... Таня уже ассистент профессора?!. Вот это да!..
Я ткнулся носом в ее локоть и мысленно спросил: "Они, наконец, признали твой диплом?!" Она мне тут же так же ответила: "Молитвами фон Дейна. Но если бы ты знал, сколько крови это стоило!..".
– Почти ежедневно я оперирую, стоя у операционного стола по нескольку часов без секундного перерыва. Нейрохирургия...
– продолжал профессор и повернулся к Эриху: - Вам, коллега, это должно быть хорошо известно.
Эрих покраснел и польщенно мелко-мелко закивал головой - дескать, как же, как же!..
– Я почти не бываю дома, - добавил профессор и вдруг неожиданно рассмеялся: - Может быть, поэтому десять лет назад моя жена затосковала, забрала нашего сына и уехала с ним в Калифорнию к человеку, у которого оказалось гораздо больше свободного времени. А теперь, представьте себе, я приобретаю живое существо, рассчитывая на его дружбу, и не могу с ним общаться! Что происходит с этим мудрым и прекрасном Котом? Он впадает в черную меланхолию и укатывает куда-нибудь в Австралию, предположим... И я его очень хорошо понимаю. На его месте я бы сделал то же самое. Могу я попросить еще чашечку кофе?
Честно говоря, вот так, за общим столом с Людьми, на равных, я сидел впервые в жизни. Да еще за границей!
Обычно, если у нас в Петербурге собиралась какая-то компаха Шуриных приятелей с девушками и без, я - или уходил из дому, чтобы никому не пришло в голову погладить меня и потискать в угоду Хозяину дома, или валялся на недосягаемой для гостей высоте. Под самым потолком. На предпоследней полке книжного стеллажа между разрозненными томами Еврейской энциклопедии, в которую Шура никогда не заглядывал, и тридцатитомным собранием сочинений Максима Горького. Стихи его Шура не переваривал, а прозу, прочтя однажды в юношестве, больше не брал в руки.
Там Шура выделил мне место для наблюдательного пункта и отдыха, и с приходом гостей я или дремал там, или, наоборот, с интересом наблюдал за происходящим, о чем мы потом, с моим Плоткиным, после ухода гостей с удовольствием сплетничали.
Когда я говорю, что впервые сейчас сижу с Людьми за одним столом, я, конечно же, совершенно не учитываю рядовую, повседневную совместную жрачку с Шурой, когда мы вдвоем лопаем и треплемся о том о сем. И то, в Петербурге для таких трапез у меня было свое место - у плиты, а у Шуры свое - за кухонным столом.