Лабинцы. Побег из красной России

Елисеев Федор Иванович

Массовый арест. Нас везут на восток

Наша группа, жившая отдельно в «аннексе» на задней улице, проснувшись на другой день в нетопленом помещении, закутавшись под одеяла и шинели, ждала утреннего чая. Очередной за чаем хорунжий Дробышев, взяв ведерный медный чайник, пошел за ним в «Прагу». Минут через пятнадцать возвращается без чая и, как часто, остроумно и загадочно, но с бледным лицом, заявляет:

37 6

— Ну, поздравляю вас, господа... Мы все арестованы... У нас в коридоре стоит караул курсантов, никого не выпускают и у меня отобрали все деньги, так что — скорее прячьте

свои, - ион рассказал подробно, как все с ним случилось.

Быстро вскочив с постелей, спрятав, где можно, свои «тысячи советских рублей», еще не веря Дробышеву, спускаемся вниз, чтобы убедиться, так ли это.

Внизу дорогу нам преградил караул красных кавалерийских курсантов с карабинами в руках.

— Ваши документы?.. Ваши деньги? — были их вопросы.

Документов у нас не было никаких, а «тысячи» мы уж спрятали в

общежитии. Мелочь в кошельках они не тронули и приказали вернуться назад. К обеденному времени нас препроводили в большую залу одного из этажей «Праги». Все 500 человек сгрудились вместе. У многих растерянные лица. Спрашивают один другого: «Что случилось?» — но никто не находит ответа.

У дверей воорркенный спешенный эскадрон красных курсантов. Они отлично одеты и дисциплинированы. К нам входит их начальник, молодой человек лет двадцати пяти. Он при шашке, револьвере. В руках толстый желтый кожаный портфель. Он быстро садится за высокий столконторку, вынимает бумаги из портфеля, раскладывает их перед собой и говорит:

— Я буду выкликать по фамилиям, и каждый должен точно отвечать на вопросы.

Стоит тишина. На душе становится жутко.

— Косинов? — выкликает он.

— Я-а, — отвечает наш дорогой Георгий Яковлевич, любимец всех, наглядная и признанная красота Кубанского офицерства.

— Ваш чин?

— Генерал-майор, — отвечает коротко.

— Последняя должность в Белой армии? — спрашивает этот молодой военный и отмечает что-то у себя в списке.

— Начальник дивизии, — отвечает Косинов.

— Какой армии?

— Деникинской...

— Хорошо... Следующий. Хоранов? — И ему задал те же самые вопросы.

Потом шел генерал Мальчевский. Было только три генерала среди нас всех. Вызывали вначале кубанских офицеров, почему следующим был автор этих строк. Было страшно в гробовой тишине 500 пленных офицеров, под короткие вопросы и ответы, стоять и слушать.

Опросили всех и развели по спальням. На обед привели под конвоем. Когда наша группа с другой улицы подходила к «Праге», к зданию подкатил пароконный фаэтон. Сбруя добрых лошадей была украшена красными лентами, как это бывало у нас на свадьбах. Из фаэтона вышел видный собой человек в теплой длинной поддевке и прошел мимо нас куда-то вовнутрь здания. Это прибыл из Кремля комиссар Петровский. Что он привез — была для нас тайна.

Был арестован комиссар курсов, как бывший офицер. В полночь нас разбудили и приказали с вещами идти к «Праге». С вечера пошел сильнейший снегопад. К полуночи поднялась буря. Все гудело и завывало кругом, словно напевая нам предсмертные наши часы. У здания «Праги» уже стоял эскадрон красных курсантов с карабинами в пешем строю.

«Ну, вот и конец», — подумалось. И сотня вооруженных людей в темноте, при такой ужасной вьюге, казалась демонами, присланными сюда из самой преисподней для наказания нас.

В

отель мы не вошли. Оттуда беспорядочной кишкой, с чемоданами, с узлами, с сумами, выходили вчерашние слушатели курсов. Эскадрон быстро оцепил всех и двинулся куда-то по улице.

Ветер с севера, путаясь меж улиц, рвал все на своем пути, бросая людей из стороны в сторону. Мы невольно растянулись беспорядочной ордой. Конвоиры-курсанты, прозябшие также, торопили отстающих. Бедные наши старики полковники, издерганные физически и морально, со своими узлами, они буквально изнемогали. Некоторые падали. Полковник Захарьин, все время болевший желудком, истощенный, но всегда приятный в обращении, просит помочь ему. Беру его узел. У меня никаких вещей. Полученная казенная шинелишка пошита из цивильного сукна, узкая и короткая, почему я и легок в движении.

У генерала Хоранова особенно много вещей. Власти оставили ему и седло, которое он тщательно скрывал от нас. Но здесь уже не скрыл. Его несет хорунжий Дробышев.

— Валентин Захарыч... Может быть, бросить его?.. На кой черт оно теперь сдалось? — слышу вопрос порою дерзкого на слово, но умного и логичного Дробышева.

— Как хотите, Александр Иссидорович, — беспомощно и с жалостью к своему старинному осетинскому седлу отвечает Хоранов.

Но Дробышев седла не бросил. Высокий, сильный, бывший студент, он и здесь «разыграл» генерала Хоранова, пошутил.

Мы, Кавказцы, стараемся идти вместе. Хоменко, Храмов, брат Андрей ия — это неразлучная четверка, к которой примыкали Корниловцы, трое Аабинцев (Кротов, Баранов и Красковский), пластуны-учебняне и неизменные с нами Хоранов, Клерже, Долженко и Дробышев.

Шли долго. От быстрого, понукаемого конвоем движения, да еще с вещами, все были очень разгорячены. Наконец подошли к какому-то пустырю с воротами, с забором из шпал. Вошли, нас остановили и приказали «ждать».

Вправо от нас много поездных товарных составов. Все занесено, завалено снегом. Скоро все почувствовали холод, да еще какой!

Стража куда-то ушла. В глубоком снегу почти до колен, мягком, рыхлом, только что выпавшем, большинство присело на корточки, для отдыха. Присел и я и незаметно заснул. Вдруг будит брат со словами:

— Да ведь ты, Федя, так замерзнешь, иди вон туда, к кострам.

Я открываю глаза и вижу несколько костров, но тело мое так скорчилось от холода, что я едва поднимаюсь на ноги.

Выброшенные на ночь на пустырь энергичные офицеры под снегом достали шпалы, и теперь мы у костра. И так было приятно тепло спереди! Но спина — она была все так же холодна.

Все, чтобы согреться, бегали, плясали, размахивали руками, толкали один другого. Скоро костер погас. Шпал не достать. И стало еще холоднее.

Я буквально замерзаю в своей короткой летней шинелишке. Начинаю бегать. Вдали вижу огонек в какой-то хатенке. Бегу туда. Это казенное зданьице для стрелочника. Но оно полно нашими офицерами и конвойными курсантами. Посреди докрасна накалена чугунная печь. У столика командир, начальник красного эскадрона курсантов, дремлет. На его полуконусообразной шапчонке донской формы с красным верхом нашиты галуны. Мундир — с претензией на щегольство. Он при кавказской шашке в богатом серебре. Перекривившись всем своим телом и лицом, он спит, облокотившись на стол.