Лабиринт зеркал
Шрифт:
– В этом я только и был честен. Не обижайся, но я считаю, что девушка либо красивая, либо запоминающаяся.
– Значит ли, что красивая девушка всегда будет предана забвенью?
– Ну представь себе цветочную поляну. Каждый цветок на ней идеален и, несомненно, красив, но как отличить один от другого? Только тот бутон, что имеет изъян, выделяется из всего разнотравья.
– Но будет ли он красив, обретя уникальность? Или станет всего лишь изгоем, досадной помаркой природы, оскорблением для взыскательного эстетичного взгляда?
Моим идеалом, моим стремлением всегда была и остается красота цельная. Не имеющая дефектов и даже не подозревающая о несовершенстве. Самая мысль о чем-то подобном ей оскорбительна.
Я точно не забуду той красоты. Или я уже забыла?
Я осознаю, что не помню лиц, окружавших меня столько лет и смотревших со стен на течение моей жизни. Они превратились в размытый отпечаток, в мысль о прекрасном, в чувство. Элис уже не такая. Она превратилась в пораженную болезнью самозванку, в тень подруги, укравшую вместе с телом воспоминания. А мои проспекты и баннеры, давно ставшие мусором, слились в яркое пятно, засевшее где-то глубоко в мозгу. Неужели, если красота идеальна, то она не оставляет отпечатков своего существования? Как будто лишить ее изъяна – все равно, что лишить человека рук и ног.
Я бросаю «на стол» последний аргумент. Помимо всего прочего, это неплохой шанс намекнуть на мои чувства.
– Ты же сам красив как бог, без единого изъяна.
– У меня есть изъяны, - он, словно разочаровавшийся в жизни глубокий старик, печально качает головой.
– Помимо всего прочего, именно поэтому я такой подлец. Нужно ведь выделяться.
– Надо признать, подлецы притягивают женское внимание.
В столовой Эдвард, пользуясь своей подлостью, а также щедро приправляя просьбы лицемерными комплиментами, выпрашивает десять пирожных и целый термос с какао. Какао я не пила с раннего детства, и у него навсегда остался вкус неторопливых, наполненных тишиной утренних часов. Бледные солнечные лучи – Форкс не был щедр на ясные дни – полосы света, лежавшие на вытертом ковре у дивана. Мягкие подушки, пахнувшие лавандой и пылью. А еще теплом. Мои поджатые босые ноги, укрытые пледом, и расслабленно-приятные мысли в голове. Интересно, были бы они такими же расслабленными, знай я, что в следующий раз буду пить какао с красивым, как античная статуя, мужчиной в старом замке, куда проникла незаконно после освобождения из тюрьмы. Была бы я вообще спокойна, зная, что придется отсидеть несколько лет? Навряд ли, но и менять бы я ничего не стала. Даже Джейкоба. Потому что, несмотря на его дикий нрав, он был частью моей жизни, еще одним фрагментом красоты. Бликом, отраженным от ее зеркальной поверхности и осветившим мои дни именно тогда, когда это было необходимо. Без его помощи я вряд ли смогла бы выбраться из черной ямы, в которую толкнула меня смерть Элис. Равно как и не оказалась бы в другой, не менее холодной и темной, яме.
Вспоминать Джейкоба, глядя на то, как Эдвард с лукавой улыбкой ставит на стол поднос с булочками, не хочется. Я изгоняю ненужные образы из головы и улыбаюсь в ответ. Вспоминаю одну из лучших улыбок прошлого. Из тех времен, когда важнее всего было угодить клиенту и продать не только товар, но в первую очередь себя и свои услуги. Она в нужных пропорциях соединяет обаяние, загадку и намек на большее. Людям нравится, когда их обманывают.
Но Эдварда я обманывать не хочу. Однако, правда, сказанная в первые же минуты знакомства, может убить все то, на что я надеюсь. Она, как острое стальное лезвие, разрубит возникшие между нами нити симпатии. Вместо правды, у меня есть моя коммерческая улыбка. И я готова поставить последние сто долларов на то, что она делает столовую светлее, освещает унылые стены, разгоняет затаившуюся в углах тоску.
– С моей одержимостью сладким стоило стать поваром или кондитером.
– Почему же ты выбрал другую профессию?
– Выбирая их двух страстей, я предпочел ту, что была сильнее. Я избрал музыку.
– Ты музыкант?
Это открытие немного меня удивляет. Возможно, потому что в моем представлении музыканты – это уже немолодые
– Только не думай, что раз я такой симпатичный, то выступаю с группой таких же заламинированных мальчиков и пою сладенькие песенки о неразделенной любви.
Хотя мысль о попсовых певцах не пришла мне в голову, я ясно осознаю, что именно эту нишу Эдвард мог бы занять. У него вполне коммерческая внешность. А то, как его футболка обтягивает широкие плечи и крепкий торс, могло обеспечить неплохие продажи альбомам. Я сама, будучи подростком, сходила с ума от сексуальных мальчиков из телевизора. Их сладкие голоса обещали рай, и я всеми силами пыталась пробраться за прутья золотой решетки. Я хорошо понимаю новое поколение девочек, при виде кумиров срывающих с себя белье и готовых отдать последние деньги за билет на концерт. Это тоже часть жизни, часть мира красивого обмана и лживых обещаний. Ты никогда не станешь женой ни одного из этих красавчиков. В глубине души ты понимаешь, что тебе нужен кто-то более практичный. Но главное – красота. Идеал, которому можно поклоняться. Твои мечты, как безумно дорогое платье, которое одеваешь только на праздник, для всех остальных дней у тебя найдется одежда попроще. Как нежный шелк, касания мечты ласкают душу, дарят удивительные ощущения, иногда просто помогают выдержать. Тяга к красоте – это и твоя слабость, и твоя сила. Источник и цель. А мальчики из телевизора, сколь бы наиграно не было их поведение и отретушированы лица, это современный вариант служителей культа. Их яркие, вызывающие, порой откровенные, порой нарушающие приличия одежды – это облачения жрецов богини Красоты. Богини Лжи.
Я вижу, что Эдвард мог бы быть одним из них. Не вызывает сомнения, что он отмечен особой печатью богини. Каждую секунду, что мне удается любоваться четкой линией его скул или плавными очертаниями рук, замечать золотистые, похожие на пыльцу, крапинки на радужке и едва заметный румянец на чистой как снег коже, я ощущаю растущий теплый комок в животе. Внутри меня возникает собственное маленькое солнце. Общаясь с Элис, я купалась в лунном озере, а сейчас меня омывают волны тепла и жара.
Я отнюдь не сентиментальна и не склонна давать себе раскисать, но в присутствии Эдварда со мной творится нечто странное. Я поняла это еще во время нашей первой встречи, убегая из кабинета. Спящий прекрасный принц после пробуждения оказался королем. Великолепно! Сердце мое не знает, как ему правильно биться. То ли взмыть вверх, то ли рухнуть в пятки. В смятении оно силится исполнить забытую мелодию счастья. С удивлением замечаю, что мои руки дрожат. Я быстро прячу их под стол.
– Еще маленьким я услышал, как один из пациентов отца, приглашенный на обед, играет на стоящем в гостиной рояле. До этого он казался мне нелепой огромной грудой дерева, мешавшей бегать и играть. На моих глазах бесполезный жалкий инструмент преобразился. Я словно увидел исходящие от него магические волны. Этого не описать словами, но мне как будто дали испить из источника истинного зрения, и я наконец-то взглянул на мир другими глазами. Увидел под серым слоем обыденности яркую, играющую красками изнанку. Я находился под впечатлением несколько дней, в течение которых, можно сказать, и решилась моя судьба. Еще ребенком я сделал свой выбор, хотя ни отец, ни мать меня не поддержали. Отец хотел, чтобы я продолжил традицию и как все мои предки, стал врачом. Лечить людей – это призвание, и оно у нас в крови, говорил отец. Но в моей крови было совершенно иное предназначение. Я чувствовал это каждую секунду, когда кровь наполняла сердце, – он вдруг обрывает рассказ.
– Я, должно быть, мелю чепуху. Какой кошмар, вместо того чтобы соблазнять симпатичную девушку, я говорю о себе. Так, теперь ты узнала второй мой недостаток – запущенное самолюбие.