Лабиринты любви
Шрифт:
— А как же при выходе? — ей хотелось определенности.
— Тебе просто никогда не подадут чужого пальто, — ответил он терпеливо.
— Ой, смотри, Ольга с мужем, пойдем к ним, — Киса махнула кому-то рукой. — Добрый вечер! Вы тут давно? — сказала она, подходя к респектабельного вида паре, сидящей за крошечным столиком.
— Нет, только вошли… — ответила дама с красивым волевым лицом.
— Ну, девочки, что будем пить? — гостеприимно поинтересовался ее муж, господин с пушистыми усами и дорогими часами.
— Мне чай с лимоном, — выразила желание его жена.
— А мне с ромом. Может, хоть с третьей попытки удастся сегодня его получить, — проговорила Киса, желая поделиться своими впечатлениями.
— А вы уже где-то были? — полюбопытствовала Ольга, уловив ее интонацию.
— Девочки, я пойду в бар, закажу вам чай и не забуду о нас с Толей, — объявил Гоша, жестом останавливая собравшегося подняться господина с пышными усами.
Говорят, предчувствия — ерунда. Кто бы знал, какая жуткая, липкая, страшная тоска охватила меня тогда по дороге домой! Я пытался объяснить ее себе неудачей с экзаменом, но знал, что дело не в этом.
— Привет, мамуля!
— Как дела, сдал?
— Нет.
— Завалил?
— Перенесли.
— На когда?
— Еще не знаю.
— Ох, неспокойно мне. Везде ты хочешь успеть: и работа, и девчонки, а на учебу времени толком не остается.
— Не волнуйся, мам, сейчас мало кто по специальности работает.
— Утешил. Есть будешь?
— Нет, меня покормили. Пойду спать.
— Правильно, а то замотался совсем.
Сны мне снятся всегда, чаще, проснувшись, я их не помню, но есть сны, которые не могу забыть. В ту ночь мне приснился, пожалуй, самый страшный сон. Будто еду я один в открытой повозке, запряженной лошадью, по летнему, чахлому, какому-то выцветшему лесу. Мелкие елки с пожелтевшей хвоей, жухлая трава, тусклый день, узкая дорога с разбитой колеей… Впереди дорогу кто-то перебегает… Волк? И тут же, как всегда во сне, подтверждение мысли: бурая клочьями шерсть, острая морда и тот взгляд дикого зверя, от которого кровь стынет в жилах. Страшно, но соображаю: ведь ему нужна лошадь, а не я. Дорога под горку, главное — побыстрее разогнаться. А руки не слушаются, быстрее не получается. Почему? Да ведь дорога теперь круто забирает в гору, а он стоит и ждет, чтобы встретить там, наверху, где ему удобнее прыгнуть. Тут лошадь куда-то исчезает, а я медленно вползаю в горку, навстречу его зеленым глазам и раскрытой пасти. Закрыться мне нечем, а он прыгает и летит, медленно увеличиваясь, как на экране, во всю его ширину: сначала морда, потом одна пасть, в которой виден каждый зуб, затем мой взгляд приковывают желтые, прокуренные клыки, которые вот-вот сомкнутся. Они страшно клацают над ухом, и волк вылетает из кадра сна — промахнулся.
Я хватаюсь за сиденье и просыпаюсь. Перед глазами круги, на лбу — пот, сердце из горла медленно проваливается на место. И всего меня переполняет радость бойца, вышедшего победителем. «Он промахнулся!»
— Киса, хватит болтать, пойдем танцевать, — предложил Гоша, подойдя к столику и протянув ей руку.
— Я думала, ты забыл обо мне, — она встала, улыбнувшись, и прошла с ним в соседний зал, где звучала музыка.
— Нет, я затаился, как волк перед броском, и наблюдал за тобой из-за кустов, — по блеску в глазах и появившейся манере чуть растягивать слова было заметно, что он выпил.
— Ты хочешь сказать, из-за бутылок? — Она чутко уловила его состояние.
— Они тоже зеленые, и если смотреть снизу вверх, похожи на стволы тропических деревьев, — сфантазировал он.
— Это у тебя от вИсочек в висОчках такие образы рождаются? — Она хотела подколоть его.
— А ты думала — легко жить с пьяницей? Миллионы русских жен поймут тебя и пожалеют, — он произнес то, о чем она, видимо, подумала, судя по раздраженному и слегка брезгливому выражению ее лица.
— С чего бы вдруг жены меня жалели? Я не жена, — ее тон был надменно-холодным.
— Киса, я фигурально, — хохотнул он.
— Гоша, а я буквально, то есть я хочу жить с тобой в соответствии с духом и буквой Закона о семье и браке, — она пыталась сдержаться, но голос гневно дрожал.
— Тебе захотелось применить на практике твое юридическое образование? — отозвался он серьезно, но небрежно.
— Нет, мне захотелось проверить на практике наши отношения, — она попыталась сказать это теплее, но раздражение оказалось сильнее.
— С удовольствием. Поедем к тебе или ко мне или поищем уголок здесь? Хочешь, я провожу тебя в дамскую комнату? — Он привлек ее к себе, крепко обнял за талию и стал пробираться между танцующими парами.
— Убери руку! Ты что, можешь трахаться в кабинке? — Она задохнулась от возмущения, представив такую перспективу.
— С тобой — даже на Красной площади, — он продолжал силой увлекать ее куда-то.
— Это единственное, на что ты способен, — проговорила она с вызовом и остановилась.
— Мне кажется, что это главное, — он тоже остановился, привычным жестом похлопывая себя по карману.
— Для тебя? — почти крикнула она.
— Для тебя! — спокойно улыбнувшись, сказал он.
— Ну всему есть предел. Спасибо за чудный вечер, не провожай меня, не звони мне, не ищи меня, — она повернулась, взяла со столика сумку и стала пробираться к выходу.
— Не ищи меня, когда тебя выпустят отсюда. Ты должен это пообещать, — опустив глаза, но громко и четко, на одной ноте произнесла Эля, когда конвойный привел меня в помещение для свиданий в Бутырках.
— Меня не выпустят. Я не могу доказать, что был дома после девяти. Дома была только мать, а пять человек дали показания, что до девяти видели меня в этом сквере у Алабяна, где потом нашли Глыбу. Да еще у него была моя расписка на две тысячи баксов. Я брал их на закупку видаков. — Полная безысходность и ужас владели мною.
— Ты что, подписал признание? — живо спросила она, вскинув на меня испуганные глаза.
— Нет! Ведь ты-то знаешь, что я не виновен, — чуть не закричал я. Никто не хотел меня слушать, никто мне не верил, но хоть ей-то я должен доказать, что не убивал Глыбу.