Лабиринты любви
Шрифт:
То, что она завела себе дружка, я понял, вернувшись из очередной отлучки. Служебная машина подвезла меня поздно ночью, а утром я вышел из ванной и двинулся на кухню, где Эля уютно позвякивала посудой, в надежде утолить мой голод.
После яичницы меня отпустило вверху живота, но появилось сильное неудобство внизу. Эля сидела напротив с чашкой чая в руках. Я положил руку на ее голое колено и провел вверх. Она дернулась от меня, выплеснула горячий чай мне на руку и на свои коленки, мы оба заорали, вскочили и метнулись в разные углы: я подставил руку под холодную воду на кухне, а она заперлась в ванной. Под шум льющейся воды каждый напряженно думал, что теперь делать, когда шестеренки нашей налаженной жизни заклинило. Мне хотелось бежать к ванной, стучать в дверь, уговаривать, сулить, целовать ее ошпаренную коленку. Может, так и надо было сделать. Но я решил действовать обдуманно, наверняка, не поддаваясь эмоциям как раз тогда, когда они были бы единственным оправданием.
Я затаился, начал собирать информацию, поить ребят из наружки, готовясь по крупицам выстроить картину постигшей меня катастрофы. Через пару дней мои кореша, поверившие в легенду про жениха моей дочери, которой еще рано замуж, потому что надо закончить образование и прочее, поймали меня в коридоре и бодро повели в буфет. Я понял намек, наскоро накрыл стол скромным тогдашним дефицитом типа кроваво-красного «золотого салями», бутербродов с икрой да каких-то итальянских рулетов и приготовился к получению оперативной информации. Мужики выпили коньяка подозрительно мутного вида, быстро сжевали бутерброды и сообщили мне, что волнуюсь я зря: дочка вряд ли выйдет замуж за этого парня (на этом месте Семен полез в карман и протянул мне потертую бумажку «Тут данные на него»), так как парень ходок, девок постоянно меняет, а поскольку они на него обиды не держат, значит, ходок настоящий. Учится на третьем курсе в институте связи, подрабатывает наладкой, настройкой у приятеля (еще одна бумажка), который ремонтирует импортную аппаратуру в кооперативе. С «крышей» дел не имеет. Часто болтается по кабакам, но не на свои. Гуляет в основном с кем-то, в последнее время с крупняком из Сургута (очередная бумажка). Картишками балуется, но больших долгов нет. «Так что, папаша, — подытожил Федьков, когда я принес им кофейку, — не бзди, этот парень тебя сватами не замучает, погоди неделю-другую, он сам от твоей дочки отвалится». «А что у вас в отделе слышно?» — спросил Семен, желая получить с меня в качестве гонорара за работу не только застрявшую в давно не леченных зубах колбасу, но и более существенные вещи — новости из нашего все «слушающего отдела». Я добросовестно рассчитался прогнозами насчет очередных кадровых перестроек в эпоху перестройки, и мы разбежались, мучительно отрыгивая коньячной сивухой.
Я зашел к нашему оперативному дежурному, продиктовал ему данные со всех трех бумажек и просил сообщить, если кто-то из них появится в сводках по городу. У меня не было плана действий, но я к ним внутренне был готов. Зачем? Куда я рвался, почему толкал судьбу в спину? Нет, когда Господь хочет наказать, он просто лишает разума, а все остальное, такие мелочи, как постройка эшафота или заточка топора, человек делает сам. Эти два мужика в буфете были посланы мне ангелом-хранителем, а я травил их дешевым коньком и не разглядел крыльев. Говорили они мне: подожди, все образуется, подожди, а я засуетился. Камешек стронул, лавина и пошла, сначала, правда, медленно.
Я шел к себе, но в коридоре меня тормознул Зубков: «Зайди».
— Ты знаешь, что из твоего отдела еще трое рапорта написали? Как работу собираешься планировать? — перебирая на столе бумаги, строго, как положено начальству, спросил он меня.
— Да, знаю. График дежурств и командировок уже скорректировал. Будем крутиться, пока вы нам новых людей не найдете, — сказал я, дождавшись паузы. Ничего нового я не мог ему предложить.
— Вот за что люблю тебя, так это за то, что дело делаешь, а не языком треплешь, как многие сейчас, и за то, что краснеешь, как девица. Помнишь наш разговор перед твоей свадьбой? Сколько лет-то прошло? — Зубков снял очки с мясистого в красных прожилках носа, достал платок и стал вытирать им глаза. Прямо отец родной, а не начальник грозный. То ли играет, то ли правда глаза зачесались, не поймешь у него.
— Скоро двадцать, — задумавшись, я ответил не сразу.
— А вдовый ты у нас сколько? — участливо поинтересовался он.
— В июле будет полтора года.
— Дочка-то уж невеста поди?
Услышав этот вопрос, я удивился, а потом сообразил, что он наверняка только что смотрел мое личное дело и вопросы эти задает не потому, что ему что-то неизвестно.
— Да ей еще выучиться надо, — я решил держаться уже разработанной легенды.
— Это ты так считаешь, а у них, у молодых, свои резоны. Ты и данные на него не успеешь собрать, а он уже зять, — сказав это, Зубков многозначительно глянул на меня поверх вновь нацепленных на нос очков. «Откуда он знает?» — мелькнуло у меня в голове. — Так что подумай о себе, хватит Людмилу оплакивать, ты мужик молодой, а живешь, как монах, — ни подружек, ни зазноб в техотделе. Я за тебя как отец волнуюсь, да и с точки зрения безопасности, сам понимаешь. Так что хватит холостяковать, жду от тебя нового рапорта, а то представление на тебя никак не могу дописать, на графе «семейное положение» спотыкаюсь. Иди! — Он встал и подошел к стеллажу, давая понять, что разговор окончен.
Я понял, что он мне поставил задачу и теперь ждет ее исполнения.
Вот так в сорок с лишним у меня появилась проблема устройства личной жизни. И опять я стал женихом, Людочка, впору в Адлер собираться. Так бы и сделал, да, видно, ревнуешь меня до сих пор, дочкой держишь. Не может быть, чтоб это без твоей воли было, ты через Эльку меня к другим не пускаешь, видно. И как нам с тобой теперь быть? Зубкову-то не объяснишь, что я жениться не могу, потому что люблю до сих пор покойницу жену и из-за этого сплю с собственной дочерью. Придется, видно, Людочка, мне опять маскироваться под своего.
Вообще-то у нас в конторе с устройством личной жизни больших проблем не было. Коллектив смешанный, энергичный, система замкнутая, так что служебные романы большим злом не считались. У нас условия вообще были идеальные — командировки и технический отдел с женским коллективом на все вкусы. Я решил, что Зубков прав и надо вовремя остановиться. Перед отъездом поймал Эльку за руку на кухне, где она теперь спала, и сказал со значением: «Передай своему Твердову Георгию Владимировичу, студенту третьего курса института связи, что я запрещаю вам встречаться. Он в своем кооперативе мало зарабатывает, чтобы ухаживать за моей дочерью. Вернусь, буду разбираться с тобой».
В чемодан, помимо дежурных командировочных вещей, я уложил духи, колготки, ликер в белой непрозрачной бутылке. Посмотрел график и выбрал Веру — ладненькую шатеночку, спортсменку, мастерицу накрывать стол и находить себе кавалеров в любых условиях. Я стал присматриваться к ней после того, как один раз по дороге в аэропорт в автобусе услышал любимый бабский разговор о том, кто как рожал. Я сидел впереди и делал вид, что сплю, а они сзади раскудахтались. Так вот Вера им говорит: «А я когда на сохранении лежала с токсикозом, у нас в отделении был медбрат. Он за мной ухаживал, травы заваривал от тошноты, точки какие-то нажимал на голове. А я зеленая, тощая, в драном больничном халате, подпоясанная бинтом, представляете видок?» Бабы засмеялись: «Верка, ты даже если в пустыне кувшин найдешь и джинна выпустишь, то он тебе не три желания выполнит, а одно, но три раза».
Я решил, что ухаживания мои Вера воспримет правильно, а ее опытность компенсирует отсутствие у меня навыков обольщения. По дороге туда я подсел к ней, поговорили. Потом я ей чемодан нес, в столовой место занял, ждал. В общем, за двадцать лет я не научился ничему новому, правда, умудрился отдать ей духи и колготки, но как дойти до главного, не знал. Она сама пригласила меня зайти. Я схватил спасительную бутылку, которую и со страха почти всю один и выпил. Завел служебный разговор, потом замолчал, она предложила потанцевать, я с готовностью вскочил, уронил стул, покраснел, Вера засмеялась, обняла меня и все сделала сама. Наконец одела и выпроводила. Я испытал не столько удовлетворение, сколько облегчение, мне показалось, что личную жизнь я свою устроил. Но утром не нашел Веры, днем она меня избегала, а вечером, когда я наконец ее дождался, этим ее явно и разозлил.
— Зайдем ко мне, я на ужин кое-что припас, — предложил я, догоняя ее в коридоре нашей ведомственной гостиницы, попросту говоря — общежития.
— Нет, у меня разгрузочный день, — ответила она без улыбки.
— Ну так посидим, — я опешил и не знал, что сказать.
— Говори уж прямо — полежим, — в ее голосе прозвучала издевка.
— А что тут такого, у меня серьезные намерения, — совсем растерялся я, не зная, как себя вести. Неужели все сначала, ведь вчера вроде все уже решилось.