Ладога
Шрифт:
– Всем вам не жить!
Ишь, распетушился, раскукарекался! Обидел его Бегун нешуточно, но всех за то убивать – это слишком уж…
– Цыц! – Вышата навис над ним тучей. – Уйдут они из печища целыми и невредимыми! Княжья воля моей выше – не смею я их тронуть, покуда они воли Княжьей не выполнили!
Повед зыркнул на него яростно, но промолчал. Со Старостой не очень-то поспоришь – он всему печищу голова.
Да и остальные мужики, что во дворе столпились, помалкивали, хоть и глядели неприветливо, покуда Вышата нас сквозь толпу проводил.
– Вороги пришлые!
Да замолк, узрев, как Вышата плечи развернул.
У меня щеки стыдом горели – совестился за Бегуна да и за себя самого, за ним не доглядевшего. Знал ведь, как он до девок охоч!
– Дальше сами ступайте. – Вышата остановился у печищенской ограды, махнул рукой. – Да не медлите!
Мужики у нас на расправу скоры – не разберут ведь, кто виноват, кто прав.
– А ты разобрал? – спросил я.
Показалось вдруг – не злится на нас Вышата, а ведь он первей других обиду должен бы был затаить.
– Я сестру хорошо знаю. Она виновата. А может, и моя есть в том вина… – Он нахмурился, покачал головой. – Ее понять можно – какой из Поведа муж…
«Зачем отдавал тогда за него?» – спросить хотелось, но сдержался, поклонился в пояс, рукой земли коснувшись, и пошел, не оглядываясь, прочь. Побежал бы, да зазорным считал убегать, будто и впрямь испугался гнева мужицкого. Что мне кулаки печищенцев, коли я именитым воем стать собираюсь?!
– Поспешил бы ты… – обгоняя меня, посоветовал Медведь. – Догонят – не отобьемся!
– Там видно будет… – поморщился я. Не понравилась трусость охотника. – Да, может, и догонять никто не станет.
– Неужто не слышишь? – Лис усмехнулся, поравнявшись с братом, на меня шалыми глазами поглядел.
– Чего?
Ничего я не слышал – тишь да покой кругом… Хотя… Гудела дорога, будто топало по ней не нас пятеро, а дружина Княжья.
– Небось, всем печищем бить будут… – тихо буркнул Лис, шаг прибавляя.
Тут и у меня слабое сомнение шевельнулось – уж больно грозно дорога под ногами дрожала. Вой я иль не вой, а с целым печищем сам Князь не совладал бы…
Впереди уж кусточки показались, за ними лесок открылся, а там и до озера, сплошь молодняком укрытого, рукой было подать. Глупо в драку лезть, когда без нее обойтись можно… Да только деваться куда? Даже коли побежать сейчас – увидят нас терпильцы.
– Сюда! – Из кустов женское лицо выглянуло и рука тонкая, к себе зовущая. – Сюда!
Миланья? Откуда? Зачем?
– Быстрее же, неуклюжие! – громким шепотом торопила она.
Сама дышала едва, плат расписной на затылок сбился, щеки пятнами красными полыхали. Видать, прямиком по полям бежала, чтоб нас нагнать…
Бегун нырнул в кусты, Лис за ним… А я не решался. Бабе довериться, что голову в петлю сунуть – иль беды жди, иль избавления нежданного…
– Пошли! – Медведь меня чуть не забросил в заросли пышные и сам рухнул сверху, всем телом к земле придавив. Покатились так, в обнимку, в овражек, за кустами не примеченный.
– Пусти! – забрыкался я.
– Тихо! – Он меня по-прежнему к земле прижимал, лишь сдвинулся немного, голову освободив. – Молчи да смотри.
Мог бы и не упреждать – сам я на дорогу, без указок его, глядел. Как не поглядишь, когда неслось по ней пыльное облако, топали в нем тяжело ноги людские. Я едва в пыли мужиков терпилинских различил… Злых, красных, с кольями да вилами в руках. Не наказывать нас они бежали – убивать… Сколько же их за нами вымахнуло?!
– Это он… – шепнула тихонько Миланья и, глаза мои удивленные заметив, пояснила: – Муж мой. Сам не пошел – духу не хватило, зато всех родичей натравил – до вечера теперь будут вас по дороге сыскивать…
– Ну, Бегун! – развернулся Лис к певуну. – Удружил ты нам, кобель похотливый!
– А ты на него рот-то шибко не разевай! – одернула его Миланья. – А то крикну – воротятся мужики наши и мигом тебя замолчать заставят.
Она покраснела и вдруг улыбнулась печально:
– Не он виноват – я его в постель затянула. А он и не ведал ничего, вином одурманенный.
Вот дело неслыханное – сама в позоре призналась без робости! Наших баб пыткой не заставили б на себя самих клепать, а эту и не принуждал никто – сама открылась…
Она на меня глянула грустно:
– Не суди, не знаючи… С Поведом жить, что с блазнем холодным – ни сердца, ни постели не греет!
Сказала и вновь на дорогу уставилась…
Мужики протопали уже, и стелилась она пред нами пустая да ровная, но попробуй вылези… Медведь, видать, о том же подумал, оттянул ворот срачицы, от натуги взопрев, вздохнул:
– Куда ж нам теперь?
– В Горелое – больше некуда, – быстро ответила Миланья. – Туда наши не ходят, боятся.
И Хитрец говорил похожее что-то…
– Чем же страшно оно?
– Того не ведаю. – Она платок сбившийся поправила, улыбнулась задорно. – По мне – так везде, где Поведа нет, хорошо!
А ведь красивой она бабой оказалась! Как я раньше не приметил этого? Хотя и догадаться мог бы: Бегун красоток сердцем чуял, ему ум светлый да глаза ясные для того не надобны были…
Хитрец тихонько, голову поднять опасаясь, ко мне подполз, потянул из мешка телятину. Локтями по влажной траве оскальзываясь да ругаясь на кусты низкие, растянули ее на земле, принялись пальцами водить, путь искать. Миланья через плечо Бегуна перегнулась, засмеялась:
– Не надобны вам рисунки эти! До Горелого вас сама доведу да там жить останусь. Там меня никто не сыщет.
– Одна, что ли?
У меня аж дух захватило – эх, этакой бы отваге да сердце верное – цены бы бабе не было!
– Я и одна смогу, чай, не раз уж сбегала…
Лис ухмыльнулся, потянул ее за поневу, шепнул:
– Коль тебе наш Бегун глянулся, так и его с собой оставь, а то с ним морока одна!
– Ты! – Бегун привстал, замахнулся на охотника, но тут же обратно ничком кинулся. – Идут!