Лахезис
Шрифт:
Папаша Фролыча на дачу поехал с самого утра, а Фролычу наказал, чтобы тот непременно был к обеду, сразу же после занятий, и чтобы без задержки. Потому что перетаскивать наверх вещи одному не под силу.
Я как раз только пришел домой, и тут мне Фролыч звонит, что у него какой-то облом по комсомольской линии, и надо срочно в райком бежать, и до вечера никак он не освободится, так что не могу ли я поехать вместо него таскать тяжести.
Ну какой райком в субботу… я, однако же, спорить не стад, хотя ехать мне не шибко хотелось. Хоть, как я говорил уже, папаша Фролыча со временем ко мне малость помягчел, но это ведь как — мы когда с
Часто это получалось, но с папашей Фролыча не выходило никогда. Если я начинал к нему подлизываться и говорить всякие правильные слова про коммунизм и про революцию, то он мгновенно мрачнел, замыкался и тут же находил себе какое-нибудь занятие, только чтобы не слышать, как я говорю правильные слова. Я теперь думаю, что это его богатый опыт работы в органах сказался: если видишь, дескать, врага, то так и надо понимать, что это враг, а не слушать, какие он там плетет байки.
Но это я теперь так понимаю, а тогда мне еще казалось, что, чем чаще я буду с дядей Петей видеться и рассказывать, как я уважаю всякие там советские идеалы, тем быстрее он поймет, что я свой и вообще хороший.
Поэтому когда Фролыч мне это задание насчет поездки на дачу подкинул, я сперва расстроился, а потом наоборот — обрадовался, что проведу с его отцом несколько часов, помогу ему таскать вещи и клеить обои, расскажу что-нибудь — например, что я начал серьезно изучать ленинское наследие, и он свое отношение ко мне резко поменяет.
Во-первых, Фролыч мне поздно позвонил, во-вторых, я сам еще проковырялся, собираясь, а в-третьих — отменили несколько электричек, и я два часа проторчал на платформе, из-за чего появился на даче уже поздно вечером. Намного позже, чем должен был приехать сам Фролыч, если бы его не отвлекли важные комсомольские дела.
Дядю Петю я нашел уже мертвым. Он лежал наверху, у вскрытого тайника, а рядом с ним был разбитый телевизор. Я так понимаю, что он ждал-ждал Фролыча, а когда все время вышло, то рассвирепел, решил все сделать сам, а с Фролыча потом спустить семь шкур. Для начала он потащил вверх по лестнице телевизор, но тот был тяжелым, дядя Петя перенапрягся, и тут с ним и приключился удар. Когда я его увидел на полу, то сперва подумал, что на него кто-то напал, потому что все лицо его было в крови, и на полу рядом с головой застыла небольшая лужица черной крови, но потом оказалось, что вся кровь вытекла из носа, потому что он надорвался, поднимая в одиночку по узкой крутой лестнице телевизор «Темп».
Телефонов тогда никаких на дачах не было. И вообще ничего и никого там в начале ноября не было, только заколоченные на зиму домики. Поэтому я побежал за три километра на шоссе, ловить машину, чтобы перевезти тело генерала в Москву. Битый час прыгал я по асфальту, но как только очередной водитель узнавал, в чем состоит срочный калым, как тут же давал по газам. Через час мне удалось, пообещав червонец и бутылку, уговорить
Вот так я и вез домой дядю Петю, отца Фролыча, — ветерана войны и органов, моего первого в жизни врага, укрытого желто-коричневым одеялом из верблюжьей шерсти, — в кузове зиловской трехтонки с невыметенными полусгнившими капустными листьями. Я сидел в кабине и показывал шоферу дорогу.
Я понятия никакого не имел, что полагается делать с покойником, поэтому мы заехали к нам во двор, я выскочил и побежал наверх.
Дверь открыл Фролыч — у него было накурено, шумно, играла музыка, а в столовой громко хохотали. Я так понял, что неотложные комсомольские дела уже закончились, и все отдыхают и веселятся.
Фролыч, как меня увидел, сразу изменился в лице — раньше завтрашнего дня нас не ждали, а дядя Петя лихие вечеринки сына не одобрял и разгонял тут же со всей беспощадностью, так что мое появление сулило неприятности.
— Фролыч, — сказал я серьезным голосом, — случилась большая беда. Мужайся. Твой папа умер.
— Ты чего несешь? — спросил Фролыч. — Чего случилось?
— Он умер. Я его привез. Он там, внизу, в кузове лежит.
Фролыч остолбенело посмотрел на меня, крикнул вглубь квартиры, что сейчас вернется, и побежал вниз, перепрыгивая через ступеньки. Я — за ним.
Фролыч подтянулся, запрыгнул в кузов, выпрямился и встал уставившись прямо перед собой. Потом сказал хрипло:
— Ну-ка залезай сюда.
Когда я тоже оказался в кузове, он показал пальцем:
— Значит, вот как ты с моим отцом обошелся. Ты понимаешь, кто ты есть? Какая ты мерзкая тварь?
Ему это даже говорить не надо было, я сам все понял, как только увидел. От тряски одеяло, которым был укрыт дядя Петя, развернулось и куда-то делось, скорее всего просто улетело по дороге. В пути тело болтало по всему кузову, поэтому одежда и волосы его были покрыты мокрой черной грязью, а лицо облеплено черно-желтыми капустными листьями. Из-под листьев был виден уставившийся в небо открытый левый глаз.
От удара по лицу я не устоял на ногах и сел на дядю Петю. А Фролыч соскочил на землю и побежал в подъезд. Я же дождался, когда лифт уедет, и пошел к себе наверх пешком. На душе у меня было пакостно, очень пакостно, потому что мне надо было на самом деле не рассиживаться с водителем в теплой кабине, а ехать в кузове и придерживать тело покойного — тогда ничего похожего не случилось бы.
Две вещи меня терзали — как я мог оказаться таким бесчувственным скотом, и что же теперь будет, ведь Фролыч мне никогда этого не простит. Я думал, что он теперь от меня отречется и не захочет меня знать из-за того, что я надругался над телом его покойного отца. Я понимал, какое неслыханное оскорбление я нанес своему лучшему и единственному другу, и от этого мне было так горько и страшно, что никакими словами я этого передать не могу.
Я открыл дверь на звонок — Фролыч стоял на пороге.
— Ты шоферу чирик и бутылку обещал? — спросил он, как ни в чем не бывало, и у меня мгновенно отлегло от сердца.
Я начал лепетать что-то жалобно извиняющееся, но он меня движением руки остановил.
— Понимаешь, какая смешная история — мы тут немного погуляли, и ни одной непочатой бутылки в доме не осталось, а все уже закрыто. У твоих ничего нет?
И больше он на меня не сердился. На похоронах мне даже досталось нести венок, а на поминках Фролыч при всех меня поблагодарил и предложил за меня выпить.