Лахезис
Шрифт:
Ну это я немного отвлекся.
Итак, папаша Фролыча уже не мог воспользоваться своими связями в системе и Фролыча в эту систему безболезненно встроить. Тем более что, будь он жив, никогда бы на это и не пошел. Он был таким верующим в советскую власть и всякие идеалы марксизма-ленинизма, причем не просто верующим, а агрессивно верующим. Если при нем что-то такое сказать — что в Америке, например, живут лучше, чем в Советском Союзе, то для него такого человека больше не существовало. Он такого человека готов был своими руками расстрелять прямо тут же и не расстреливал только потому, что времена, все-таки, уже были не такими, как когда он еще служил в органах. Но клеймо врага и чуть ли не шпиона на такого человека он уже ставил навсегда.
Он, наверное, очень расстраивался из-за того, что не смог вырастить из своего сына достойную смену, потому что Фролыч себя не слишком проявлял как настоящий советский человек в его понимании — и книжки читал не те, и музыку слушал не ту, и вообще больше интересовался собственным будущим местом в обществе, а не приближением окончательной победы коммунизма.
Я так понял, что Фролыч еще при жизни отца к нему как-то подъехал насчет того, чтобы встроить его в систему, но в ответ выслушал много чего неприятного. А потом они вовсе разругались, потому что Фролыч подъехал повторно и напомнил дяде Пете, как тот убавил ему год жизни, записав его родившимся первого января. Вроде как где были тогда твои светлые идеалы. Судя по всему, дядя Петя ему тогда все очень внятно объяснил, потому что больше Фролыч об этом не заикался.
Так вот, у Фролыча после смерти дяди Пети возникла другая идея. Идея лифта. Если наши собственные отцы нас в систему встроить не могут (а мой, собственно, никогда и не мог, потому что сам был не из системы), то надо воспользоваться другими отцами. Удачно жениться. Не на сироте. А так, чтобы был настоящий лифт, желательно скоростной. На самый верх.
Он составил список, как сейчас помню, из шестнадцати кандидатур и начал подбирать себе лифт. Звонил очередной девочке, договаривался о встрече или просто в кино пойти, потом провожал домой. Если дом с виду был не очень, то прощался у подъезда и больше не звонил. Если же экстерьер дома был более или менее подходящим, симулировал внезапный приступ якобы застарелого менингита и просил таблетку от головной боли. Это позволяло ему провести не только беглый осмотр квартиры, но и предварительно оценить, что представляют собой родители.
Через три месяца в списке остались всего четыре имени: Люда, Оля и две Наташи. Если бы их можно было разобрать на составные части, то из этих частей вполне получилась бы подходящая по всем статьям кандидатка. Наташа-большая была дочкой советского дипломата, командированного в Нью-Йорк по линии ООН. Это плюс. Все остальное у нее, если не считать действительно великолепных, белоснежных и очень ровных зубов, было в минусе, а по зубам, как задумчиво заметил Фролыч, лучше все-таки выбирать не жену, а лошадь. Оля, дочка директора крупного завода, внешне была вполне ничего, хоть и не красавица, но совершенно законченная дура. При этом еще смешливая дура, а гоготала она так, что, если это случалось на улице, даже отважные бездомные коты врассыпную летели по подворотням. Это даже не смех был, а какой-то икающий рев. Красивой была Наташа-маленькая: глаза, лицо, фигурка, ножки — Голливуд просто. Ее отец работал большим торговым начальником, и возможности у него были такие, что никаким ооновским дипломатам не снились.
Она настолько была хороша, что Фролыч закрутил с ней по-серьезному и стал водить к себе домой днем, когда матери не было. Мне он об этом сперва не рассказывал, не знаю почему. Про их роман я узнал от фролычевской домработницы Насти, когда встретил ее во дворе и спросил, дома ли Фролыч.
— Дома, — проворчала Настя. — Только ты сейчас туда не ходи. Он со своей проституткой.
— С кем? — переспросил я.
— А то ты не знаешь. С кралей своей. Бесстыдство просто. Я уж ухожу, когда она заявляется.
Я дождался удобного момента и спросил
— Я еще не решил, — признался Фролыч. — Но скорее да, чем нет.
— А что Людка?
— Да ничего! Ты смеешься, что ли?
Отец Людки был генералом бронетанковых войск и хорошим приятелем папаши Фролыча. Это он помог в свое время дяде Пете устроиться в бронетанковую академию, а потом и сам получил туда же назначение. У них была крепкая мужская дружба. По праздникам они ходили друг к другу в гости, так что Людку Фролыч знал очень давно, и разговоров, что у нас тут жених подрастает, а у вас невеста, наслушался вдосталь. Я бы, например, на месте Фролыча и минуты не размышлял и никакого списка из шестнадцати кандидаток не составлял, потому что Людка, она не была какой-то раскрасавицей, как Наташа-маленькая, но вот если она, например, оказывалась рядом, то это все сразу чувствовали, и что-то менялось немедленно, будто вдруг на тебя направили электрический фонарик, и хоть ничего от этого особенного не произошло, но все равно и стоишь ты уже как-то по-другому, и говоришь особенным голосом, и слова подбираешь более тщательно.
Вокруг нее очень много всяких крутилось, но все это было безнадежно, потому что она была совершенно без памяти влюблена в Фролыча. А он не то, чтобы был к ней вовсе равнодушен, он ее просто не воспринимал в таком качестве и в список внес просто, чтобы не пропустить ни одну из возможностей. Внес, но сказал при этом:
— Это уж точно ерунда полная, Квазимодо. Она ж мне как сестра. Ну не родная, так двоюродная по крайней мере. Мы с ней на горшках по комнате наперегонки соревновались. Какая тут, к черту, женитьба… Кровосмешение какое-то….
А ей было все равно, соревновалась она с Фролычем на горшках или нет. Это ей совершенно не мешало. Она просто ждала, когда Фролыч забудет про эти дурацкие горшки и посмотрит на нее так же, как все остальные из этого мужского хоровода, которые вокруг нее выкозюливались. Как я.
У меня это совершенно внезапно случилось, потому что я, как и Фролыч, на нее первоначально внимания особого не обращал. Она все время рядом крутилась, поэтому мне очень даже понятно было, почему ее Фролыч никак не вопринимает. Просто мы как-то после школы играли во дворе, в беседке, в кинга, и я на «не брать всех» огреб все взятки до одной. Тут она мне и сказала: «Тебе, Квазимодо, должно здорово в любви везти». И меня как током шарахнуло, хотя в этих словах ничего такого особенного не было.
Я, между прочим, был, наверное, единственным, кто доподлинно знал, как она относится к Фролычу. Она мне сама про это сказала, когда я ее попробовал поцеловать. Это еще до списка было. А так бы я в жизни не догадался, потому что она с ним и вправду как сестра держалась. Как старшая сестра, хотя она и была на два года моложе нас. Но она мне когда про это сказала, что она любит Фролыча, у меня, как сейчас помню, самое первое ощущение было — как же я, дурак, раньше этого не замечал, и такую я сразу безнадежность почувствовал, потому что понял, что между мной и ей совершенно непроницаемая стена.
Она мне сказала тогда:
— Ты только к Грише не бегай делиться. Он тебе не поможет. Тут дело не в тебе и не в нем. туг во мне дело.
Ну я и не стал тогда с Фролычем про это говорить. Потому что он и вправду ничем помочь не мог. Но когда он свой список практически закончил отрабатывать и стал обжиматься с Наташей-маленькой, я вдруг почувствовал, что появился у меня шанс.
Я понимал, конечно, что даже если бы не Фролыч, то у меня с моей внешностью вариантов все равно не было никаких. Вот в школе на танцах, например, если девочка чувствовала, что я встал и иду через зал именно в ее сторону, она сразу начинала тревожно озираться по сторонам, а потом либо отворачивалась, либо загораживалась от меня подвернувшейся под руку подругой, либо просто быстро-быстро линяла в сторону двери.