Лапочки-дочки из прошлого. Исцели мое сердце
Шрифт:
В груди колет от бега и нервов, дыхание сбивается. Но я не останавливаюсь ни на секунду. Потому что в поле моего зрения, наконец-то, появляются яркие солнышки. Сидят за столом там же, где я их оставила. Смеются, забирают что-то друг у друга.
Почти выдыхаю с облегчением, но замечаю в их ручках оранжевые макаруны. За них они и дерутся. А потом… запихивают в ротики. И смахивают с пышных юбочек крошки, а они забились между воланами.
– Нет, не надо, - подскакиваю к ним, забираю проклятые сладости из ладошек, кидаю на
– Все-таки попробовали? – с ужасом смотрю на измазанные ротики.
Кивают растерянно, крепко стиснув губки.
– Плюйте. Немедленно! – приказываю и подаю салфетки.
Девочки вздрагивают, кривятся – и готовы расплакаться. От паники я ненароком напугала их. И опасный десерт они упорно не выплевывают. Неизвестно, сколько съели до моего прихода. Никто же не следил.
– Мэт, вызывай скорую, - отчаявшись, прошу шефа. И он без лишних вопросов исполняет мою просьбу. Шустро набирает номер.
– Лучше перестрахуемся. Потому что если начнется… - сглатываю колючий ком, который царапает и рвет горло. – Не дай бог не успеть, - чуть не плачу.
Возвращаю все внимание к расстроенным детям. Они наивно хлопают ресницами, изучают меня, а в глазках поблескивает разочарование.
Так! Вдох!
Это всего лишь дети. Они многого не понимают. И я обязана найти к ним подход. Силой и приказами ничего не добиться.
– Малышки, послушайте меня, - поглаживаю их липкие ладошки. – Вам же бывало плохо от какой-то неправильной еды? – помедлив, опускают ресницы. Соглашаются. А у меня внутри все скучивается в морской узел. – Так вот. Это были вредные сладости, - указываю на макаруны.
– Вам придется выплюнуть то, что вы скушали. Так нужно.
Маша и Ксюша переглядываются, будто мысленно совещаясь, верить ли мне.
– Я желаю вам только добра, - убедительно произношу и иду на запрещенный прием: - Вы же сами называете меня мамой. А маму надо слушаться.
Тактика срабатывает – и в следующую секунду на салфетке оказываются крошки печенья-безе, смешанные со слюной.
Уже легче.
– Папа говолит, дома нам все можно, - бубнит одна, а вторая активно кивает, подтверждая слова сестры.
Дико хочется придушить Воскресенского. Даже на расстоянии он мешает мне. Спасать его же дочек!
– Прополоскайте рот, - даю им стакан минералки. И еще один, пустой, куда малышки сплевывают окрасившуюся жидкость.
– Вледные? – повторяет Маша.
– От плохой тети? – хмурится Ксюша.
Заставляю их прополоскать ротики еще раз. Умываю лица минералкой. Прямо здесь, за столом. Нет времени бегать по дому в поисках ванной.
Вокруг собираются гости, которые еще не успели увести своих детей. Уточняют, что случилось. И, к моему удивлению, позволяют мне дальше возиться с девочками. Странно, что они мне доверяют.
– Судя по всему, да, - продолжаю поддерживать беседу, пока роюсь в своей сумочке.
– Очень плохой.
Вспоминаю надменную шатенку,
– Она нам не понлавилась, - признается Маша.
– И эта тетя – тоже не нр-равится, - заговорщически шепчет Ксюша, глядя куда-то за мою спину.
Отвлекаюсь на мини-аптечку, которую наконец нащупываю в складках сумки. Достаю противоаллергенное и абсорбент. Я всегда ношу их с собой, наряду с обезболивающим и прочими таблетками первой необходимости.
– Что ты творишь? Какая скорая? – лает над ухом Инна. – Скандал решила устроить?
Широко и как можно естественнее улыбаюсь малышкам, которые сжались в два огненных комочка от громкого, мерзкого голоса администратора. Вцепились ручками в пышные юбки и ошеломленно распахнули зеленовато-лазурные глазки. Сразу заметно, что в этом доме на детей никто не кричит. Уверена, если бы рядом был Воскресенский, то сегодняшнее мероприятие стало бы последним в карьере Инны. Но здесь только я. Против собственного начальства.
– О скандале надо было думать прежде, чем кормить аллергиков апельсинами и миндалем, - цежу сквозь зубы, продолжая тянуть улыбку.
Подрагивающими пальцами вскрываю упаковку с лекарством. Пробегаю глазами инструкцию, чтобы понять, какую дозу антигистаминного можно дать четырехлеткам.
– Здесь нет такого, лжешь, - спорит Инна, но в ее тоне проскальзывают нотки паники и страха.
В ответ у меня не находится приличных, спокойных слов, и я, не оборачиваясь, смахиваю остатки макарунов со стола вместе с тарелкой. Тут же подмигиваю девочкам, будто это какая-то игра.
– Вы обязаны были проверить все, что даете именинницам. Неважно, кто принес. Все! А вы мало того, что мне перед заказом забыли про аллергены сказать, так еще и девочек накормили не пойми чем и от кого! Как вы работаете? – мой шепот срывается в грозное шипение. Но крошки вздрагивают, и я заставляю себя замолчать.
Выдавливаю драже, делю на две ровные части.
– Солнышки, пополам. Как вы сами учили, - протягиваю детям, но Инна наклоняется к нам.
– Чем ты их травишь? Тебя наняли наши конкуренты? – рычит она гневно.
– Лекарство против аллергии, - отбиваю локтем ее руку. И даю деткам запить таблетки. – Я тоже аллергик. Только у меня реакция на мед и продукты пчеловодства. От укусов почти мгновенно отекаю и задыхаюсь. Так что, поверьте мне, это не шутки, - говорю серьезные вещи, но стараюсь держать улыбку, чтобы не пугать двойняшек.
Инна замирает на некоторое время. Размышляет о чем-то, не сводя с нас напряженного взгляда. На секунду опускает его на часы, щелкает пальцами аниматорам, а после – начинает лихорадочно поправлять костюм, будто собирается куда-то.