Largo
Шрифт:
Рассеянно смотрела она, как через крестообразно поставленный высокий и широкий забор с торчащими, точно густая щетка, частыми вениками хвороста прыгали то по одному, то по два и по четыре наперерез друт другу офицеры старшего курса, и как, сняв на галопе из-под себя седла, они прыгнули последний раз на неоседланных лошадях, держа седла в правой руке. Как в цирке во время серьезных и опасных упражнений, музыка не играла, чтобы не сбить лошадей с расчета.
— Какая точность!.. Какая кг'асота! — шептала рядом с ней Саблина.
Валентина Петровна видела Петрика, скакавшего вторым номером на большом
Это зрелище, напомнившее Валентине Петровне годы ее девичества и конные праздники полков ее отца (только там все это было гораздо беднее и хуже) шло, как бы дополняя ее думы о прошлом, и наполняли ее сердце тоскою сожаления о чем-то потерянном и неизведанном. И сердце сладко сжималось. Хотелось так, как они, скакать через заборы, хотелось всеми мускулами тела испытывать плавные движения лошади и нестись куда-то в безпредельную даль.
Из соседней ложи к Вере Васильевне нагнулся высокий Сумской гусар с желтоватым нездорового цвета лицом, — Валентине Петровне представили его — Бражников, — и хриплым голосом, задыхаясь, говорил:
— Немецкий поэт Боденштедт в поэме "Мирза Шаффи" сказал:
— "Das Paradiеs dеr ЕrdеLiеgt auf dеm Ruckеn dеr Pfеrdе,In dеr Gеsundhеit dеs LеibеsUnd am Hеrzеn dеs Wеibеs"С двумя первыми строками никак не могу согласиться, а что касается двух вторых…
Он вздохнул, поглядывая на красивые, белые плечи Барковой и Саблиной, скинувших с себя теплые манто.
Валентина Петровна оглянулась на стоявшого сзади нее Портоса. Мечтательная улыбка остановилась на ее лице.
"Разве так?" — подумала она. — "Am Hеrzеn dеs Wеibеs"… "Все сочиняют мужчины"…
Уже музыка играла прощальный марш и толпами шли по манежу зрители. Мужья — Саблин и Скачков — провожали жен, генерал Полуянов подошел к Барковой. Bcе расходились.
— Валентина Петровна, — обратился Портос, — я проведу вас через конюшни, это будет скорее, чем толкаться у главной ложи.
Портос повел Валентину Петровну к высокой двери конюшни Казачьего Отдела, бывшей в углу манежа. В полутемной конюшне было тихо. Лошади, стоя, дремали. В дальнем углу, где не было слышно манежного шума, они лежали.
— Одну минуту, — сказал Портос. — Я скажу, чтобы подали сюда мою машину.
Шустрый казачок — дневальный, посланный Портосом, побежал по узкому переулку между забором и длинных низких построек конюшень. Они вышли за ним. На сырые булыжники мостовой легла от забора и деревьев синяя тень. Где-то, казалось — далеко, шумел город и гудел трамваи. Здесь была тишина. Два ярких автомобильных фонаря показались вдали и бросили прыгающие, резкие черные тени от столбов коновязи. За их светом померк мечтательный свет луны.
Машина, скрипя рычагами, завернула во дворик. Валентина Петровна села рядом с Портосом на глубокие мягкие подушки. В лунном блеске все казалось ей новым и прекрасным. Они не взяли налево по Таврической улице, но поехали прямо мимо красно-коричневых зданий городского водопровода и свернули почему-то направо к Неве.
Широкая и привольная под мягким светом месяца неслась Нева и переливала серебряной парчою. На Oxте не было видно ни одного огонька и точно там был какой-то особый, нездешний, но таинственный мир. Ровно шумела машина. Показались воздушные гирлянды огней Литейного моста.
— Куда же мы едем? — тихо спросила Валентина Петровна и сама не слышала своего голоса.
— Доедем до Дворцового моста и вернемся по Невскому. Вы разрешаете?
— Ах, хорошо…
Мягко качнуло машину на высоком горбатом мосту через Фонтанку. От темного Летнего сада потянуло землистою сыростью и прелым весенним листом, и стройная линия молчаливых и темных дворцов открылась перед ними.
Холодная и строгая красота Невы и Петербурга точно колдовала Валентину Петровну.
— Валентина Петровна, — сказал Портос, — пойдемте завтра кататься верхом на острова. Там так теперь хорошо!
Она молчала.
— Поедемте…
— На чем?
— Я вам дам своего Фортинбраса… Вы же мне обещали.
— Когда?
— После езды с Петриком в манеже.
— Я ничего не обещала… Я ничего не могла вам обещать… Я промолчала тогда.
— Но вы этого хотите?
— Может быть.
— Ваше желание закон.
— Как мы поедем с вами, Портос?.. Нас могут увидеть… Люди так злы…
— Никто не увидит.
— А наш ужасный Ермократ! Мне кажется, он следит за мной.
Они неслись по пустынному Невскому. Закрытые ставнями темные окна магазинов придавали ему необычайный вид. Ночь была прохладна и нежна. По ясному небу серебряные плыли облака.
— Можно подать лошадей к Каменноостровскому проспекту — и вы приедете на извозчике.
Она опять промолчала. В душе она уже согласилась, но у ней не хватило еще духа сказать о своем согласии. Совесть мучила ее.
Машина повернула на Николаевскую.
— Так завтра я подам лошадей…К которому часу?
— Нет… завтра… так скоро… Завтра нельзя. Теперь Страстная неделя… Я буду говеть.
— Когда же?
Они остановились у ее дома и Портос помогал ей выйти из автомобиля.
— В понедельник на Святой… — задумчиво сказала она, медленно цедя слова.
— К которому часу подать лошадей?
— К десяти.
Портос поцеловал ей руку. Она, не оглядываясь, быстро пошла по двору к своему подъезду.
Ей казалось, что она очень нехорошо поступила.
XXXIII
К «нигилисточке» Портос приехал вместе с Петриком. Он довез его на своей машине. Они приехали первыми. "Божьих людей" нигилисточки еще не было.
Агнеса Васильевна нарочно пригласила офицеров на полчаса раньше. Она хотела подготовить их к своим гостям. Как-никак два разных полюса, два различных мировоззрения — не вышло бы скандала. Кто их знает! Портос так легко поддался ее учению, пожалуй так же легко, как она сама бездумно отдалась ему, но он пока видал одну теорию, устоит ли, когда увидит самих делателей правды на земле. Агнеса Васильевна не обольщалась, она видела своих товарищей по партии такими, как они есть, и понимала, что далеко не все в них привлекательно. Но поймут ли это Петрик и Портос?.. Офицеры-то они офицеры, то есть, по понятию Агнесы Васильевны, просто — дураки… а все-таки чему-то учились и как бы не раскусили ее товарищей.