Лашарела
Шрифт:
Трудно было обездоленным, выброшенным из привычной колеи крестьянам решиться на это. Покинуть родную землю, с которой навсегда связаны и радость и горе, и идти на чужбину, просить хлеба и убежища у иноземцев!.. Но другого выхода не было.
Медленно и понуро шли мятежники к югу. Время от времени до них доходили слухи о вторжении монголов в Грузию.
Когда отряд Карумы стал спускаться в долину Куры, взорам разбойников представилась страшная картина поля битвы. Навстречу двигалась беспорядочная толпа беглецов. Из расспросов Карума узнал о поражении грузин, о
— Родина в смертельной опасности!.. А мы уходим! Лучше умереть со своими, за свою отчизну, чем обивать чужие пороги! — зашумели мятежники.
В это время мимо них проскакала группа всадников. В их предводителе Карума узнал эретского эристави. Он спасался бегством, окруженный горсткой воинов.
— Ах ты, подлый трус! — наскочил на него Карума. — Ты грозен против вдов и сирот да безоружных крестьян! Назад, собака, не то прикончу на месте!
Эристави бессмысленно поглядел на Каруму, стоявшего перед ним с обнаженным мечом, и покорно повернул коня обратно; вслед за ним и отряд Карумы ринулся в жестокую сечу.
Царь был в доспехах простого воина, и потому Субудай и его военачальники, занятые преследованием отступающих, не обратили внимания на сбитого с коня Лашу.
Первым спохватился Турман Торели, до этого не упускавший царя из виду. Он выбрался из гущи схватки и поскакал к тому участку, на котором уже не было ни монгольских, ни грузинских войск. С громким ржанием кружился на месте конь Лаши. Торели спешился и опустился на колени перед истекающим кровью царем. Сорвав с себя рубаху, он стал перевязывать ему раны.
— Воды! — простонал Георгий, не открывая глаз.
— Сейчас, сейчас! — шептал Торели, продолжая торопливо накладывать повязку.
Царь узнал его по голосу, приоткрыл глаза.
— Спой мне, Турман! Последний раз спой мне что-нибудь! — чуть слышно попросил он, едва приподнимая слабеющие руки.
Руки Торели встретились с холодными пальцами царя. Слезы хлынули из его глаз.
Тихим печальным голосом стал он напевать любимую песню Лаши:
Ты думаешь, то свет горит?То лишь виденье, лишь обман.Мир ныне в сумерки одет,Весь мир покрыл густой туман.И жизнь, как птица, улетит,Ища далеких теплых стран,А там, где прежде жили мы,Из пепла вырастет бурьян…Тяжкий стон вырвался из груди Лаши. Торели перестал петь, пристально вгляделся в перекошенное от боли лицо царя.
— Слышишь, Турман? — зашептал он пересохшими губами. — Она зовет меня!.. Лилэ меня зовет: «Лаша-а!.. Лашарела!..» Ты слышишь?..
И тот, кто очень долго шел,Смотри, — прошел короткий путь,Тьма свет погубит, розу — червь,А раны скорби — мужа грудь.Знай — незаметноПлакал Турман или пел, царь больше не слышал его.
— Лаша… Лашарела…
Ветер ли родных полей шелестел над ним? Или голос Лилэ чудился ему в бреду? Царь тихо прикрыл глаза. Покой разлился по его лицу.
По полю мчался всадник на вороном коне.
Вот он подскакал к Торели.
— Время ли петь, Турман? — услышал Торели голос Эгарслана.
Эристави спешился, погнался за конем царя, схватил его под уздцы.
Конь покосился на хозяина и, закинув голову, жалобно заржал, обращаясь к бескрайнему небу или к своему неведомому богу.
Торели помог Эгарслану, и они вместе бережно подняли Георгия. Эгарслан сел на царского коня, с помощью Торели уложил к себе на колени Лашу и погнал коня на правое крыло, где дружины еще продолжали сражаться.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Монголы подошли к Самшвилдэ. Грузины успели укрепить крепость, и враг понял, что штурмом им ее не взять. Но они не могли и обойти ее, оставить позади себя. Расположение Самшвилдэ не давало возможности хотя бы частично окружить ее.
Значительная часть грузинского войска, под водительством Варама Гагели, укрепилась в Самшвилдэ. Для усиления обороны набирали новые отряды.
В бездорожном и тесном ущелье войско татар не смогло бы развернуться и рисковало подвергнуться внезапному нападению со стороны грузин.
Итак, монголы не могли ни продвинуться вперед, ни расположиться станом в узком ущелье. Проницательные полководцы Чингиса, взвесив создавшееся положение и признав опасной и неосуществимой осаду крепости в необычайно холодную и снежную зиму, предпочли отступить.
Тбилиси — всемирно прославленная богатством и роскошью столица Грузии — лежал под боком.
Монголам не терпелось ворваться в город, но они понимали, что наполовину уничтоженное и обессиленное их войско будет не в состоянии вступить в новый тяжелый бой с грузинами и овладеть столицей.
Как ни велик был соблазн двинуться к Тбилиси, монгольские военачальники решили повернуть обратно.
Поредевшие и потрепанные отряды монголов потянулись по дороге, ведущей в Арран.
Раненого царя доставили в Тбилиси.
Стрела Субудая, пронзив грудь, к счастью, не коснулась сердца.
Лекари очистили рану, зашили ее и тщательно перевязали.
Обескровленный и обессиленный, царь погрузился в забытье.
Он лежал без движения с побледневшим лицом, не шевелил посиневшими губами и не подавал признаков жизни.
У изголовья безмолвно сидел лекарь, не отрывая пальцев от запястья раненого.
На следующий день Георгий приоткрыл глаза. Врачи облегченно вздохнули и дали больному выпить лекарства.
Царь снова впал в глубокий сон, но уже не таким мертвенным было его лицо. Дыхание стало спокойнее и ровнее.