Ласточка-звездочка
Шрифт:
Сергей тоже верил всему, что печаталось в газетах, хотя сам читал их очень редко, тоже старался при случае щегольнуть газетной фразой, но ему всегда становилось неудобно, когда за обеденным столом отец вдруг начинал:
— Вы читали, что делают эти уж поистине («уж поистине» отец вставлял от себя) империалистические хищники, наши уважаемые друзья-враги господа англичане? Таскают из огня каштаны чужими руками.
Последнее время отец особенно яростно поносил англичан.
Отцу отвечал дядя Ефим. Сухонький, маленький, подвижной, в шестьдесят
— Го-ло-ва, — подчеркивая каждый слог, назидательно произносил он, — человеку дается, чтобы думать са-мо-му! Так я говорю? — И он обводил всех требовательно-вопросительным взглядом, под тяжестью которого всем — особенно ежилась тихая, уступчивая тетка — становилось неуютно. — А мы, — кивок в сторону отца Сергея, — вчера плевали на немецких фашистов, а сегодня у нас с ними договор, и мы предаем анафеме англичан. — Ефим разводил руками и вдруг выстреливал, пугая Сергея, резкое и угрожающее: — Ну?!
— Тише, Ефим Иванович, пожалуйста, тише! — пугалась тетка, и Сергей замирал, ожидая услышать что-то особенное, о чем так запросто на уроке или на улице не услышишь.
Но в этот момент двоюродный брат подмигивал ему. Женя никогда не принимал участия в споре, он только улыбался на особенно едкие замечания Ефима и тотчас подмигивал Сергею. И Сергею эти подмигивания были необычайно приятны: они говорили ему, что его взрослый, умный и начитанный брат куда ближе к нему, чем к этим уже явно стареющим спорщикам.
Женя никогда не досиживал до конца обеда. Вызывая восхищение Сергея своей мужественностью, он отказывался от сладкого. «Мама, — мягко останавливал он всегда обеспокоенную качеством своей стряпни Сергееву тетку, — все в порядке. Вкусно. Но ты же знаешь, я этого не ем». И уходил на тренировку. Летом — на реку, зимой — на каток. Женя был разносторонним спортсменом — он входил в десятку лучших байдарочников Союза, а на городских и областных соревнованиях по необходимости выступал от своего завода и как боксер, и как бегун, и как фехтовальщик.
Брат уходил, а Сергей опять садился на диван и снова погружался в полный тайны и опасности, гремящий папиросной бумагой прокладок, пахнущий типографской краской мир Брема или в потрясающие приключения Гулливера…
Когда Сергей, протерев мягкой тряпочкой кожаное седло и черные лакированные трубки рамы, выводил велосипед из квартиры, мама придержала дверь. На лестнице велосипед упруго подпрыгивал, отсчитывая каждую ступеньку мелодичным позвякиванием никелированного звонка. Велосипеду, как и Сергею, хотелось скорее на улицу, и он изо всех сил тянул своего хозяина вниз.
Во дворе, став на одну педаль, Сергей объехал вокруг большой цветочной клумбы и направился к подворотне.
В подворотне он столкнулся с Сагесой.
— Прокачусь? — сказал Сагеса,
— Не-е… — смутился Сергей, оттого что ему приходилось отказывать Сагесе.
— Жалеешь?
— Когда это было? — растерялся Сергей.
Его всегда повергала в трепет Генкина манера величественно произносить самые обыкновенные слова.
— А почему?
— С родителями еду.
— А! — сказал Сагеса и отпустил руль.
Все-таки при солнечном свете законы дворового братства действовали с меньшей силой, чем вечером.
— Вечером приеду — тогда, — пообещал Сергей.
— Э! — зевнул Сагеса. — Славку не видел? С кем бы на реку сходить?
Сагесе было скучно. Тяжелый день воскресенье — все родители дома, никого во двор не дозовешься. Да и звать не очень-то удобно: крикнешь, а из окна выглянет грозный папаша.
— Слышь, — говорит Сагеса, — покричи Сявону, а то я что-то охрип.
Сергей понимает — Сагеса ловчит, но послушно складывает ладони рупором.
— Сявон! — вполголоса кричит Сергей, а Сагеса поспешно отступает в тень.
В это время из подъезда выходят отец и мать Сергея.
— Ну, будь здоров, — говорит Сергей Сагесе с некоторым облегчением.
— Будь, — кивает Сагеса и, дождавшись, когда отец и мать Сергея подошли поближе, сгибается в преувеличенно вежливом поклоне. — Здравствуйте, Александр Игоревич, здравствуйте, Зинаида Алексеевна!
Все взрослые во дворе считали Сагесу исключительно воспитанным молодым человеком, и он изо всех сил зачем-то поддерживал эту репутацию. Впрочем, Сагеса года на два был старше большинства своих товарищей и уже задумывался над вопросами, которые сверстникам Сергея еще не приходили в голову. Школьная учеба ему не очень давалась, ремесленное училище, в котором он пробыл год, не понравилось. Дисциплины много. Теперь он примеривался, куда бы поступить на работу.
— Здравствуйте, Геннадий, — кивнул отец. Всем приятелям Сергея, даже самым младшим, он упорно, несмотря на протесты Сергея, говорил «вы».
Сергей поморщился. Он знал, в какое глупое положение ставит себя отец, говоря Сагесе «вы».
— Па, — сказал он, когда они вышли на улицу, — никто не говорит Сагесе «вы».
— Почему? — поднял брови отец. — Разве он плохой юноша?
— Такой воспитанный молодой человек! — подтвердила мать.
— Да нет, — сказал Сергей, — Сагеса мировой. Просто не говорят.
Отец остановился.
— Я тебя уже не в первый раз прошу: никаких бандитских словечек! Мы ведь уже договаривались с тобой…
Сергей вздохнул. Никогда ему не удавалось довести до конца разговор с отцом. Какое-нибудь «мировой» обязательно отвлекало отца от мысли, которую Сергей считал главной. Кроме того, одной фразы, чтобы сделать замечание, отцу никогда не хватало. Начинал он вроде с пустяков и вроде бы спокойно, но, развивая свою мысль, постепенно воспламенялся и кончал — никак не мог кончить! — гневным обличением.