«Лав – из» (сборник)
Шрифт:
Бабушка с помощью вил вытащила меня из болота, а Цветка тем временем убежала в колхоз смотреть быков, и ее не было до ночи.
Я мылась в большой лохани.
Бабушка одной рукой держала Цветку за плечо, а другой хлестала ее по голой заднице крапивой.
– Ой, Цветка! – приговаривала бабушка. – Цветка-Цветка!
Чаще всего мы оставались дома вдвоем – я и она.
Цветка сидела в кухне возле окна, на мягком диванчике, а я, захлебываясь обидой и слезами, мыла посуду. Посуды было очень много, жирные кастрюли и тарелки
Цветка безразлично смотрела в окно. Иногда переводила взгляд на подоконник, где стояли рядком наши любимые вечнозеленые растения в цветочных горшках.
Сквозь рыдания мое горло время от времени выдавало жалостливое умоляющее нытье:
– Я хочу во двор.
– Зачем тебе во двор? – удивлялась Цветка, продолжая переводить взгляд с окна на подоконник и назад.
– Я хочу гулять.
– Зачем тебе гулять?
– Я хочу играть с подружками.
– Все твои подружки – дуры.
– Почему я должна мыть посуду, а ты можешь сидеть?! – Мое нытье переходило в отчаянный крик.
– Потому что ты никогда ничего не делаешь. – Цветка была спокойна, уравновешенна и мудра, как античный философ со своими учениками.
– Я всегда мою посуду, мою пол, пылесошу, выношу мусор и поливаю цветы!
– Но ты не стираешь сама себе трусы!
– Это неправда!
– А кто их тебе стирает?
– Когда тебе было столько, сколько мне сейчас, тебе тоже мама стирала трусы!
– В твои годы… – Цветка становилась воином справедливости наподобие средневекового схоласта вкупе со всеми инквизиторами. – В твои годы я уже варила бульон!
На меня нападала икота, и я в любой момент рисковала подавиться собственным плачем. Я икала и плакала. Я не умела варить бульон. И трусы мне на самом деле стирала мама. Но она сама так хочет, она любит стирать мое белье.
– Я не успеваю выстирать свои трусы, так как мама стирает их быстрее.
– Ты используешь маму как рабыню. Ты уже в таком возрасте, что могла бы ей и помогать, а сама только мешаешь. Ты мучаешь маму. Ей и так тяжело. Она приходит после второй смены и должна еще стирать твои трусы, и гладить на утро одежду для школы, и варить какой-нибудь суп, и вдобавок проверять твое домашнее задание и хорошо ли ты собрала портфель!
Мне так сильно становилось жаль маму, что я готова была покончить с собой – только бы ее не обременять. Но, чтобы окончательно не сойти с ума, нужно было постоянно атаковать Цветку:
– А твои домашние задания она не проверяет, потому что ты никогда их не делаешь!
– Я уже взрослая. Скоро я уеду, и мама вообще меня забудет. А ты должна будешь ей помогать!
– Куда ты уедешь? – Я прекращала плакать, и тарелка выпадала из моих рук на пол.
– Вот видишь! Ты только вредить умеешь! Разбивать тарелки, сжигать алюминиевые миски, рвать капроновые колготки, воровать
– Цветка, куда ты поедешь? Ты хочешь куда-то уехать?
– Не уехать, а поплыть. Я поплыву на пароходе.
– Куда ты поплывешь? – Я могла бы встать на колени, только бы она ответила.
– Мой посуду!
– Я мою.
– И пол вымой. А то мама придет с работы и за голову схватится.
– Я вымою пол, только скажи, куда ты поплывешь?
Цветка не отвечала.
Не ответила и до сих пор.
Но я догадываюсь, что это мог быть за корабль и что это могло быть за море.
Я получала право не убирать в квартире, если выдержу ее побои.
Цветка была сильнее меня, соревноваться с ней не имело смысла, не стоило и пытаться. Но я намного быстрее бегала. Я могла бы от нее убежать, если б квартира была чуть больше. Она догоняла меня и вытаскивала из-под журнального столика в гостиной.
Била недолго, после чего закрывалась в детской, забрав с собой ключи от входной двери, чтоб я не вышла на улицу. К подружкам, которые играли в мяч перед подъездом.
Я, как запертый раненый медведь, бродила из одной комнаты в другую, останавливаясь перед дверью в детскую:
– Отдай ключи!
Цветка сидела в своей цитадели и победно молчала.
– Отдай ключи, а то я убегу из дома!
– Беги когда угодно, – открикивалась Цветка. – Мы все только обрадуемся. Чтоб ты знала, мама не хотела тебя рожать. Ты была незапланированным ребенком. Мама хотела сделать аборт!
Я заливалась слезами и шла собирать свои вещи в портфель. Я тогда вообще часто плакала, но мое детство нельзя из-за этого назвать несчастным. Наоборот, иногда я думаю, что так я училась говорить.
Вещей у меня совсем немного. Портфель нетяжелый. Надела куртку, купленную мне мамой в Венгрии, обула туфли.
– Дай ключи. Я ухожу из дома.
Цветка радостно бежала открывать дверь.
– Иди-иди. Наконец-то.
Идти мне было некуда. Предстояло тянуть время, чтоб пришел кто-нибудь из родителей и вернул меня домой.
Цветка открывала настежь входную дверь и снова закрывалась в своей крепости.
Я, одетая, с портфелем за плечами, садилась под дверью и ждала маму. Когда она приходила с работы, я говорила ей, что ухожу из дома, и она упрашивала меня остаться. Я упиралась. Допытывалась, что такое аборт. Мама смущенно отводила глаза, неловко пожимала плечами.
Тогда я рассказывала маме, где Цветка прячет от нее дневник.
Цветка очень плохо училась в школе.
Она была для меня первой настоящей женщиной.
– Ты похожа на мужчину, – говорила мне Цветка, – когда ты вырастешь, то будешь мужчиной.
Я не обижалась. Мне было приятно быть для нее мужчиной. Если бы в этом мире можно было что-нибудь изменять, я бы изменила время и пространство, только бы быть для нее пусть хоть в каком качестве, но ближе.
Я потеряла Цветку, когда она вышла замуж.