Лавкрафт
Шрифт:
Нужно уметь получать такое чувство от вида «крыш и шпилей, рощ и садов, полей и террас, стриженых лужаек и покрытых рябью прудов с лилиями». Другими словами, если вы реагируете на красивый пейзаж также эмоционально, как Лавкрафт, и если вы хотите писать, как По, Дансейни и Мейчен, — что ж, превосходно; если же нет — забудьте об этом.
Для гения, который может преодолеть все преграды, или для того, кто имеет независимый доход, это могло бы быть хорошим советом. Но для молодой женщины со скромными способностями, пытающейся зарабатывать на жизнь при помощи пишущей машинки, совет был ужасным. Лавкрафт всегда призывал Зелию «писать литературу как противоположное занудной каше и явному буржуазному фуражу ходовых известных романистов» [414] , тогда как на самом деле те способности, которыми она обладала, как раз и были
414
Письмо Г. Ф. Лавкрафта 3. Б. Рид, 5 июня 1927 г.; Zealia Bishop «The Curse of Yig», Sauk City: Arkham House, 1953, p. 144.
Друзья Лавкрафта получали схожий совет. Он говорил, что пишет «исключительно для собственного наставления, поскольку переложение на бумагу моих снов совершенствует и кристаллизует их». «Литератор действительно должен быть независимым в финансовом отношении», — говорил он, добавляя: «Я больше уважаю честного водопроводчика или водителя грузовика, который пишет для собственного удовольствия в свободное от работы время, нежели литературного поденщика, уничтожающего собственную личность в презренной уступке пустым и поддельным требованиям невежественной толпы». Дерлету следует «напрочь позабыть о моде и писать то, что находится в нем». Увлечение сексом в художественной литературе в двадцатых годах было «мимолетной стадией культурного упадка» [415] . (Лавкрафту следовало дожить до семидесятых!)
415
Письмо Г. Ф. Лавкрафта Д. Уондри, 27 марта 1927 г.; А. У. Дерлету, 16 мая 1927 г.; 22 мая 1927 г.; 20 ноября 1927 г.
Замечания Лавкрафта о литературе отражаются и на его суждениях о других людских делах. Его интеллект был чрезвычайно высок, но из-за его отшельнической, книжной индивидуальности и специфического воспитания его развитие в чувствах и суждениях было очень замедлено.
Детский, незрелый или простодушный ум склонен разделять явления на несколько классов, проводить непреложные различия между этими классами и выносить скорые, крайние суждения о членах каждого класса. По мере взросления он начинает понимать, что эти классы — лишь человеческие искусственные признаки, достаточно полезные, но не стоящие слишком серьезного восприятия, и что — особенно среди людей — члены какого-либо класса выказывают бесконечное многообразие и их должно судить по их индивидуальным качествам.
Как Лавкрафт классифицировал людей на простые группы по национальностям, расам и культурам и преувеличивал различия между ними, так он и разделял художественную литературу на маленький класс «настоящей литературы», которая «обладает какой-то глубиной», и много больший класс «популярной халтуры» и «стряпню поденщиков». Он полагал, что несколько ценителей вроде него самого воспринимают первый класс, второй же привлекает только «невежественную толпу». Он выстроил теорию, что «настоящая литература» создается лишь немногочисленными гениями, которым, подобно Дансейни, не приходится продавать свои рукописи, дабы заработать на жизнь.
Глава четырнадцатая
ВЗБУНТОВАВШИЙСЯ СУПРУГ
416
Howard Phillips Lovecraft «Continuity», 11. 1–8 в «Fungi from Yuggoth and Other Poems», N. Y.: Ballantine Books, Inc., 1971, p. 137.
В период после возвращения из Нью-Йорка Лавкрафт был далеко не затворником или отшельником. Об этом позаботились его друзья, которыми он обзавелся в Нью-Йорке. Они продолжали навещать его все лето и осень 1927
«…Вайолит-Хилл, каменоломню на Мэнтон-авеню, на территории „Провиденс Крашт Стоун энд Сэнд Компани“. Да, эта компания — макаронник Мариаоно де Магистрис, на чьей земле я в течение последних двадцати лет владею жалкой, как капля в море, закладной! Каждый февраль и август парень высылает мне чек на небольшую сумму, хотя никогда и не расплачивается полностью, — так что я стал относиться к нему как к некоему непременному атрибуту и испытываю весьма собственнический интерес к его каменистой недвижимости… У меня появился бы хороший шанс потерять свою скромную тысячу, если бы мне пришлось когда-нибудь лишить его права пользования» [417] .
417
Письмо Г. Ф. Лавкрафта Дж. Ф. Мортону, 19 мая 1927 г.
В середине июня приехал Дональд Уондри и тут же был подхвачен вихрем на экскурсию по Ньюпорту, Салему и другим живописным местам. Лавкрафт показал Уондри одно из своих излюбленных мест, где он писал, — Куинсникетский парк к северу от Провиденса.
В Куинсникетском парке были холм и озерцо со скалистым мыском. Лавкрафт любил сидеть на этом мысу и смотреть на озеро, окруженное лесом. Позже Куинсникетский парк был включен в состав более крупного государственного парка Лес Линкольна.
Уондри был еще в Провиденсе, когда приехали Мортон и семья Лонгов. Доктор Лонг повез всех в Ньюпорт на своем новом «эссексе», но изнывал от скуки во время литературно-антикварных дискуссий. Наконец Лавкрафт нашел для него магазин электробытовых приборов, где тот смог послушать по радио поединок Демпси и Шарки.
На следующий день, когда Лонги уехали, Лавкрафт, Мортон и Уондри отправились на каменоломню де Магистриса, чтобы набрать образцов минералов:«…Владелец — итальяшка принял нас с церемониальным гостеприимством. Старый добрый католик отправил всех своих рабочих на поиски образцов, а его по-спортивному американизированный сын отвез нас домой на своем новом щегольском автомобиле — не говоря уже о том, что пропыхтел назад и сходил за геологическим молотком, который забыл Мортоний. Вот что я называю настоящей романской любезностью!» [418]
418
Письмо Г. Ф. Лавкрафта М. В. Мо, 30 июля 1927 г.
Что это? Лавкрафт (хоть и употребляет слово «итальяшка») хвалит итальянца, в то время как на протяжении многих лет итальянцы состязались с поляками за второе место сразу после евреев в его списке ненавистных национальностей! Де Магистрис, всего лишь обыкновенный итало-американский мелкий подрядчик, оказался порядочным, любезным человеком. Так что Лавкрафт волей-неволей внес — пускай и небольшую — поправку в свои взгляды.
Лавкрафт все еще поносил Нью-Йорк за его «зловонную, аморфную гибридизацию» и «нечистокровного и уродливого иностранного колосса, тараторящего и воющего на его месте пошло и без мечтаний» [419] . Тем не менее, хоть четкая граница, которой он очертил свое окружение, так никогда и не исчезла, он мало-помалу начал ее расширять, впуская за нее один этнос за другим.
419
Письмо Г. Ф. Лавкрафта Д. Уондри, 10 февраля 1927 г.
Уондри и Мортон еще оставались в Провиденсе, когда 12 июля приехали В. Пол Кук и X. Уорнер Мунн, честолюбивый молодой писатель, на машине последнего. Лавкрафт вовлек своих гостей в более необычное мероприятие — сидение до 2:30 ночи на могильных плитах на кладбище епископальной церкви Святого Иоанна.
В конце июля Лавкрафт отправился в одно из своих путешествий, которые с тех пор составляли его главное развлечение. Он навестил Кука в Атоле, штат Массачусетс, «…и был приглашен на замечательную поездку по живописным и историческим местам… В Уэст-Брэттлборо мы заглянули к поэту Артуру Гудинафу, необычному старомодному фермеру, неприметно живущему среди своих родовых холмов» [420] .
420
Письмо Г. Ф. Лавкрафта А. У. Дерлету, 5 сентября 1927 г.