Лажа под названием жизнь
Шрифт:
Окружающие делились на две категории: одна, более многочисленная, была к ней целиком и полностью равнодушной, вторая пыталась лезть с советами. Ей было смешно (про себя, конечно) – ну чем ей могли помочь эти никчёмные слова, произносимые то ли от глупости, то ли от плохо скрываемого желания сделать ей больно. Ведь было заметно, что она несчастна (как ни скрывай – это всегда чувствуется, от тебя идут какие-то невидимые флюиды, даже если ты изображаешь на лице этакую милую фальшивую улыбочку), а люди – они недалеко ушли от куриц, которые, как известно, заклёвывают больную или смурную товарку по стае. Правда, её это не доставало – она была равнодушна к тем, кого считала для себя чужими, а таковыми были почти все. Ну что они, по большому счёту, могли ей
И так бессмысленно проходили дни, месяцы, сменялись времена года… Ничего не происходило. Зиму она переносила плохо, в конце её совсем ослабевала, но и лето не приносило радости, просто физически становилось чуть легче, и меньше проблем возникало чисто в бытовом отношении.
Она даже мечтать разучилась… Раньше её мечты были, конечно, несбыточными, но грели её душу, всё-таки теплилась в глубине малюсенькая надежда – а вдруг? Не всегда же в жизни одна чёрная краска, жизнь, как известно, полосатая, и вслед за неудачами всегда приходят хоть маленькие, но удачи, дело ведь не в размерах, а в перспективе, глядишь, и выплывешь на поверхность ненароком, не всё же тебя будет тянуть на самое дно… Но нет, она проигрывала любые поединки, как дошедший до полного отчаянья боксёр, которого только бьют, бьют, бьют – он даже боли уже не чувствует, а думает о том, как бы упасть и больше не вставать…
В итоге с ней перестали общаться (несчастья – это как зараза, все боялись подцепить этот прилипчивый вирус), но она была этому даже рада – ей осточертело переливание из пустого в порожнее, которым человечество начало заниматься ещё с тех пор, как проживало в пещерах. От неё отказались даже близкие друзья, но с ними она давно потеряла общий язык, так что для неё это было абсолютно неважно. Все они, чтобы устроиться в трудные времена, предпринимали такие шаги, которые для неё были неприемлемы. Она их, конечно, не осуждала за приспособленчество и желание сделать карьеру любым путём, даже предав свои принципы и идеалы, которыми они очень гордились в молодости, но которые отвалились от них, как старая засохшая корка, как только подул холодный северный ветер, который главенствует в общественном климате, где члены общества давно выродились в бесчувственных и жестоких борцов за материальные блага. Её любимая подруга придумала себе новый девиз: «Жизнь тебе не богадельня!» И она с ней порвала, впрочем, без лишних слов и скандала, просто тихо попятилась и исчезла из её поля зрения.
И опять наступал вечер, и опять начиналась лютая безнадёга (днём всё-таки многое отвлекало, суета – она не всегда вредна, ей она была даже полезна, потому что заставляла забыть на какое-то время, что она превратилась в бесполезный выкидыш из материнского лона природы, в которой не то что человеку, а каждому овощу или насекомому отводится своё место. Она почему-то осталась висеть в воздухе, да нет, воздух – это ещё было бы ничего, скорее, среда, в которой она находилась все последние годы, называлась безвоздушным пространством. Ей не давали дышать какие-то потусторонние силы, с которыми она не могла тягаться – она ведь была из плоти и крови, а значит, уязвима со всех сторон, а они, эти таинственные силы, вовсю пользовались её полной незащищённостью перед ними…
И куда бы она ни шла, и куда бы она ни ехала, пытаясь приткнуться на этих огромных пространствах, где ей почему-то не было места – везде перед ней возникала этакая белая стена, преодолеть которую было невозможно. И ждать было уже нечего и некого, но она всё равно чего-то ждала…
На грани помешательства
Мир-то давно безумен, а вот я держалась долго. И вдруг вчера почувствовала, что мне до того, чтобы спятить, осталось совсем-совсем немного…
С утра жизнь вроде даже обрадовала. Издали мою десятую книгу. И хоть я понимала, что в этом океане графоманов вряд ли кто меня заметит, всё равно начала испытывать какие-то необычные для меня приятные ощущения – типа вот я творец! Практически Моцарт! Видимо, если уж вспоминать великих, такие же эмоции испытывал и Пушкин, когда выдал, кажется «Бориса Годунова» – «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Все мы одинаковые, все мы человеки – от великих до таких козявок, как я…
Но тут, как всегда, меня макнули мордой в говно. Какая-то тётя, читающая меня уже несколько лет (это легко можно проследить – её фамилия всё время мелькала у меня в блоге, причём она не просто читала. Она ставила лайки! Всё время ставила лайки!), решила выступить и выдала мне кучу нравоучительных сентенций. Мол, чего скулишь, сама во всех бедах виновата. И понеслась, и понеслась… Обыватель, он считает, что обладает истиной в последней инстанции и его долг – вставлять на место мозги таких, как я, по их мнению, незрелых писак. Вразумлять их, понимаш, чтобы не очень-то о себе мнили.
Я, конечно, взбесилась по полной, я ваще, надо сказать, завожусь с пол оборота. Я её удалила и заблокировала, перед этим вежливо пожелав ей не париться больше и не читать меня никогда. Но настроение было испорчено до крайности.
Потом припёрся старпер, у которого я снимаю квартиру, и долго и нудно качал свои законные права. Денег у меня не было вообще, я давно уже забыла, как они выглядят, живу на честном слове и по идее должна обретаться где-то в лесу в шалашике, но вот уже полгода мне как-то удаётся (тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы!) удержаться в этой однокомнатной страшненькой развалюшке, за которую старпер дерёт почти всю мою пенсию, и приходится голодать, делая выбор в пользу крыши над головой, потому что, если я стану бомжом. я умру дня через три. Деда в итоге удалось сплавить с глаз долой, накормив обещаниями. Он был непрочь взять натурой, но это уж дудки! Я себя не на помойке нашла. Много вас, козлов, покушалось на мою неприступную невинность…
Наконец, удалось закрыть, хоть, к сожалению, и не навсегда, мои усталые от пребывания сутками в интернете глаза. Но с утра началось то же самое. Проснулась ни свет ни заря и решила заняться своим любимым делом – созданием очередной книги. И часа четыре я корпела над этим нудным занятием (писать-то намного легче!). И когда я создала, наконец, своё очередное духовное детище, и остался последний штрих, я обнаружила, что текст не сохранился! Вот тут моя крыша сильно зашаталась, но каким-то чудом устояла и никуда не поехала.
Это издательство издаёт авторов совершенно бесплатно, но являет собой яркую иллюстрацию того, что всё бесплатное имеет множество изъянов. Впрочем, они очень неназойливо подсовывают свои услуги, на которые, я уверена, согласится каждый, у кого есть лишние деньги, дищь бы избежать такой массовой гибели нервных клеток, которая случилась со мной, когда я уже не в первый раз столкнулась с их ужасными косяками. Но мне деваться было некуда – в моем кошельке оставалось 60 р., а до пенсии было ещё две недели, тут уж не до жиру, быть бы живу, придётся голодать, какие уж тут книги! Но мой ум, так и не сошедший с рельсов, решил, что надо всё-таки заставить себя второй раз проделать эту каторжную работу… На что он только уповает, когда жизнь его пытается столкнуть в сладкую нирвану умопомешательства? Почему выбирает трезвую действительность, в которой он всё время вопит и стонет от жуткого её неприятия? Бог его знает.
И тут я получила последний удар по темечку. Моя виртуальная подруга, хороший, надо сказать, человек и отличный писатель, решила меня доконать своими жалобами на то, как её стали доставать какой-то ерундой и вроде бы, в этом виновата лично я, и никто другой. Она нудила в унисон с газонокосилкой за окном. И то и другое было нестерпимо для моих истерзанных нервов, для которых не прошла даром двадцатилетняя отсидка срока в интернете. Пришлось перестать с ней на какое-то время общаться, закрыть наглухо окно (это при 35-градусной жаре!), достать из морозильника припрятанную малинку, купленную в лучшие времена, чтобы утешить себя хоть через желудок в такой вот крайней ситуации, и врубить, как всегда безотказно помогающего забыть о безумном мире Моцарта.