Лебединая песнь
Шрифт:
– Вы, Анна Тимофеевна, очень уж любите не в свои дела нос совать, – сказала Катюша, садясь на табурет.
– Ах ты, паскудная! Нет в тебе никакой уважительности к старшим! Даже барыни наши бывшие – и Надежда Спиридоновна, и Нина Александровна – завсегда во всем со мной посчитаются, а эта в глаза грубит! В комсомоле, что ли, вас так учат? Проституток там, видать, из вас делают, вот что!
Олегу показалось, что Аннушка хватила через край.
– Что вы, Анна Тимофеевна! Разве можно так оскорблять женщину! Это не похоже на вашу обычную доброту! – сказал
А Вячеслав, вскочив, как ужаленный, гаркнул:
– Проституток в Советском Союзе нет, запомните, Анна Тимофеевна! В комсомоле же нас учат, что женщина в чувствах своих свободна, и выказывать их для нее не зазорно! Ясно? – и снова сел, словно бы урок ответил. Катюша сморкалась и вытирала глаза.
«До какой же степени она глупа и бестактна!» – подумал Олег. Речь Вячеслава задела, однако, его за живое.
– Так вы полагаете, что советская власть покончила с проституцией? Смелое заключение! – и помимо его желания едкая насмешка прозвучала в его голосе. – Вчера я позднее обычного возвращался домой; так по дороге три или четыре раза неизвестные особы заговаривали со мной. Одна попросила закурить, другая осведомлялась, как пройти на какую-то улицу, третья поинтересовалась, нет ли у меня билета в кино. Кто же были эти ночные тени на тротуарах, как по-вашему?
– Кто они были? – и глаза Вячеслава сверкнули искренней ненавистью. – Наследие проклятого царского режима, вот кто!
И взгляды их опять скрестились.
– Набаламутила, перессорила всех! – заворчала Аннушка.
Олег решил уйти, чтобы не продолжать ссоры, но в эту минуту кто-то очень энергично постучал в дверь, и так как он стоял всех ближе, то поспешил открыть. Оказалось, что принесли повестку для Катюши, в которой она расписалась тотчас же.
– Ай, ай! – вскрикнула она, распечатав конверт, и тотчас выронила повестку, которая как будто обожгла ей пальцы.
– Что такое? – спросили все тотчас. Олег, уже выходивший, обернулся.
– В гепеу вызывают! В гепеу, меня! Уж, кажется, я своя! Уж, кажется, советскую власть я завсегда уважаю! Я – дочь рабочего! Никто никогда не слыхал, чтобы я…
Вячеслав строго осадил ее:
– Ты, Катя, и в самом деле дура. Ну какие у тебя могут быть основания для паники! Если советский гражданин нужен по какому-либо делу органам политуправления, он должен прежде всего сохранять это в тайне, а не трепаться направо и налево. Тебя и вызывают-то, может быть, только для того, чтобы собрать о ком-нибудь сведения, пойми ты, наконец!
Неприятное чувство внезапно шевельнулось в душе Олега. В самом деле, может быть, только для сведений, но вот о ком?
Едва успел он перекинуться несколькими словами с Ниной, которая остановила его в коридоре, спрашивая, все ли здоровы у Бо-логовских, как из кухни послышался испуганный вскрик Вячеслава и вопль Аннушки. Оба бросились в кухню: Вячеслав опрокинул свой примус, и на полу уже растекался вспыхивающий керосин. Аннушка и Вячеслав уже бросились с ведрами к крану.
– Нельзя воду! – закричал на них Олег и сильным толчком повалил на пол шкаф. Все вздрогнули
– Все, – сказал Олег и подошел было подымать шкаф, но из коридора выскочила Надежда Спиридоновна с двумя картонками, а за ней по пятам Катюша с узлом и подушкой.
– Куда вы, сумасшедшие? Паникерши несчастные! – заорал Вячеслав.
– Остановитесь, огня уже нет! – крикнул Олег и подхватил Надежду Спиридоновну, которая чуть не упала.
Обе женщины трусливо озирались. Потревоженные мальчики вбежали в кухню и в свою очередь оглядывались, не понимая, что случилось. Олег и Вячеслав стали подымать шкаф.
– Эк меня угораздило! Чуть было беды не наделал. Ну, спасибо вам, Казаринов, – сказал Вячеслав.
– Запомните, что керосин нельзя заливать водой, – сказал ему Олег.
– Господи-батюшки! Уж и напужалась же я! Ажно ноженьки мои затряслися! – заголосила Аннушка, опускаясь на стул.
– Мой шкаф! – завопила Надежда Спиридоновна, только теперь получившая способность ориентироваться. – Почему на полу мой шкаф? Там простокваша, суп на завтра, фарфоровая посуда…
Несчастный шкаф поставили на место и, когда открыли дверцы, обнаружили крупные разрушения: главным образом за счет разбившихся на мелкие кусочки кузнецовских блюд. Старая дева схватилась за голову.
– Мои блюда! И мясные, и рыбные! Все пять штук! А я как раз намеревалась отнести их в комиссионный! У других, небось, все цело! Такой уж в этой квартире порядок завелся, чтобы обязательно подгадить старому человеку, – она с ненавистью покосилась на Вячеслава.
– Виноват я! – вступился Олег. – Преднамеренности никакой у меня не было: я не знал, чей это шкаф, но если б и знал – медлить было нельзя!
– Мне здесь урону рублей на триста, а ведь я на продажу вещей только и живу! – не унималась старая дева.
– Успокойтесь, Надежда Спиридоновна! Я вам верну эти деньги из следующей получки… – начал было Олег, но Вячеслав яростно обрушился на обоих:
– Посмеет эта старая ехидна получить их с вас – шею ей сверну! Еще немного – и нам не выскочить, а она блюда свои старые жалеет! Запрудила тут все углы своим хламом! Старая барыня! Крыса царская! Сидит на своем добре, и ни единому человеку ни от нее, ни от ее добра пользы нет! Завтра же все пораскидаю, чтобы ни единой вещи ее на общей площади не осталось!
Надежда Спиридоновна расширившимися, обезумевшими глазами уставилась на Вячеслава:
– Крыса?! Это я крыса?! Мои вещи пораскидать? – пролепетала она, вся дрожа.
– Ваши! Ишь, какая персона! Чтобы человеку спасибо сказать, ан нет – ругается! Видно, мозги заплесневели!
– Вячеслав, прекратите! – резко сказал Олег. – Как вам не стыдно!
– Господи, Микола Милостивый! – вступилась в свою очередь Аннушка. – Богом, видно, проклята наша квартира! Нет у нас никакого порядку, никакого ладу! Руготня одна с утра до ночи! Всяк-то тянет в свою сторону! Да нешто этак жить можно? Я давно говорю: с той самой поры, как домовой вышел, одни только беды и напасти!