Лебединая песнь
Шрифт:
Черных ангелов крылья остры,
Скоро будет последний суд
– Вот, явился по вызову, – сказал он, входя в указанный ему кабинет и протягивая повестку следователю, который сидел за столом. Тот зорко оглядел его.
– Садитесь.
Олег сел и, стараясь подражать манерам Вячеслава, угрюмо и равнодушно уставился на следователя, и стал трепать свои густые волосы. Полицейские приемы сказались тотчас: следователь сидел спиной к окну, а Олега посадил
– Казаринов? Так. Расскажите кратко свою биографию, – и, откинувшись на спинку стула, следователь закурил.
– Да что же рассказывать? Обо мне уже все известно. Был в Белой армии, не скрываю. Я ведь из лагеря, там не один раз проверяли все сведения.
– Не скрываете? Очень хорошо, что не скрываете. А все-таки говорите!
Олег стал повторять заученный рассказ, но следователь очень скоро перебил его:
– Скажите, а каким образом вы, пролетарий по рождению, так хорошо владеете иностранными языками? Вот у нас есть сведения, что вы свободно говорите и по-французски, и по-английски.
– Ну, свободно не свободно, а говорю. Видите ли, я в детстве… – и он выложил версию, которая была ему невыгодна благодаря близости к аристократическим сферам и своему собственному имени, но она уже была вплетена в его рассказ другими людьми, и обойти которую теперь не было возможности.
– Мальчиком я постоянно слышал французскую и английскую речь, когда учили молодых господ, а я к языкам очень способен, меня постоянно в пример господским детям ставили, – закончил он.
– Допустим, что так, – сказал следователь, – но вот нас как раз очень интересует семья Дашковых. Расскажите все, что вы о них знаете.
– Да какие ж такие Дашковы? В живых ведь осталась одна только молодая княгиня, и та неурожденная – перед самой революцией княгиней стала.
Недобрые глаза пристально уставились на него.
– Из кого состояла семья Дашковых? – твердо отчеканил следователь.
Олег подавил невольный вздох.
– Ну, говорите же. Перечисляйте членов семьи.
– Сам князь, генерал, командир корпуса, Андрей Михайлович, – он остановился. Ему показалось, что какая-то рука сжала ему горло.
– Дальше.
– Княгиня, жена его, – он опять остановился.
– Имя княгини! Что же вы молчите? Не знаете, что ли?
– София Николаевна, – тихо сказал Олег.
– София Николаевна? Так… так. Запишем, София Николаевна…
– А вы зачем повторяете? – вырвалось у Олега с нетерпеливым жестом.
Ему показалось кощунственным, что имя это произносит язык, с которого так часто слетают угрозы и ругательства.
– А почему же я не могу повторить? Или надо было спросить разрешения у вас? Да ведь она вам не мать родная! Или, может быть, я должен был прибавить «ее сиятельство»?
Олег молчал.
– Ну, дальше! Кто еще? – сказал следователь.
– Сын их, Дмитрий.
– Других детей не было?
– Была еще девочка Надя, она умерла в детстве от воспаления легких. Больше никого…
«Скажет или не скажет: "А второй сын, Олег?" – думал он и чувствовал, как в нем напряжена
– Этот корпусной генерал был, говорят, отчаянный мерзавец и он избивал денщиков и был жесток с солдатами.
– Что? – вспыхнул Олег, забывшись. – Этого не было и не могло быть в нашей армии! Генерал был строг, но чрезвычайно справедлив, и за это очень любим солдатами. С офицеров он взыскивал гораздо строже, чем с рядовых, – это было его правило. А всего строже он был… – он остановился, так как чуть не сказал, – с нами, с сыновьями.
Следователь все так же пристально всматривался в него.
– А он, видно, вам дорог, этот генерал, если вы так горячо заступаетесь, – сказал он.
Олег спохватился, что проявил излишнюю горячность, – эти слова были, очевидно, просто ловушкой, в которую он и попался тотчас. Он постарался принять равнодушный вид:
– Да не то, чтобы дорог, а все-таки… Я ведь привык с детства к этой семье – худого не видел. Денщики у них живали годами, никогда не жаловались, их задаривали. Отчего не сказать правду?
– А какова, скажите, конечная судьба этого генерала? – спросил следователь.
– Расстрелян в Петрограде в девятнадцатом году, – говоря это, Олег поставил локоть на стол и положил лоб на ладонь. Он понимал, что этот жест с точки зрения конспирации вовсе неудачен, но, предвидя следующий вопрос, чувствовал себя не в состоянии выдержать взгляд следователя.
– Ну а княгиня? Что же вы молчите? Не знаете что ли? У вас голова, кажется, болит? Хотите, дадим порошок?
– Не надо, – и Олег отвел руку.
– Ну, тогда отвечайте.
– Когда молодой князь уезжал в добровольческую армию, была еще жива. Я только теперь узнал, что погибла. Подробностей не знаю.
– Так-таки совсем не знаете? Да неужели же? А до меня вот дошли некоторые подробности. Расстреляна была неподалеку от имения на железнодорожном полустанке. Дамочка, по-видимому, задумала улизнуть из-под чекистского надзора, который был учрежден над ней в имении после расстрела супруга. Однако не удалось! Находившийся на полустанке отряд комиссара Газа задержал беглянку. При аресте задержанная с княгиней горничная выходила из себя, кричала и грозила красноармейцам, но сама княгиня не произнесла за все время ни слова. Не слышали об этом? Ходил слух, что обе были изнасилованы конвойными, прежде чем расстреляны. Княгиня ведь была еще очень красива, несмотря на свои сорок пять лет, и горничная – присмазливенькая.
Олег молчал… «Он врет, он нарочно издевается, чтобы заставить меня выдать себя, как с отцом», – думал он, стискивая зубы. – Дать ему по физиономии и сказать: "Это моя мать! Арестовывай!" Но вот Нина и старик дворник… подведу обоих и уже не выйду отсюда! Лучше застрелиться, чем снова попасть в их руки».
Следователь, сощурившись, пристально всматривался в него:
– Там была еще княжеская собака. Говорят, она выла всю ночь над телом княгини, пришлось покончить с ней ударом дубины и бросить там же, на мусорной куче… Что вы так повернулись вдруг?