Лебединое озеро Ихтиандра
Шрифт:
– Интересное сравнение, – хихикнула я. – Позволь напомнить, ни малейшего отношения к моде я не имею, и вообще родилась женщиной.
– Дольче с Габбаной долго жили вместе, – нараспев произнес Николай, – потом убили амура, закопали, а рабочие отношения сохранили. Предлагаю тебе дружбу.
– Худой мир лучше доброй ссоры, – согласилась я. – Но еще раз повторяю: мы с Дегтяревым просто друзья, никогда не работали вместе! Я не сотрудник Александра Михайловича.
Николай прижал руку к груди.
– Давай не держать камень за пазухой.
– Согласна, – кивнула я, – тяжело таскать
Поповкин не улыбнулся.
– У меня свое задание, у тебя свое. Если мы их завалим, по голове нас не погладят. Тебя отчитает Дегтярев, я слышал, у него крутой нрав, а мне насуют по зубам и продюсер, и режиссер, и хозяин канала. Давай шагать рука об руку. Я уже признался, что рою тут компромат. Хочешь, поделюсь инфой?
– Начинай, – велела я.
Николай сложил руки на животе.
– В архивах есть упоминание о «Приюте доброй Клары», Софья Мурмуль не врет, ее семья не одно столетие помогает нищим и обездоленным. Я нашел людей, которых Софья и Эдик устроили на работу, дали возможность начать новую жизнь. Приют не фикция.
Я кивнула:
– Я тоже поняла, что у них древние корни, хотя и не рылась в документах.
– И как же ты это сообразила? – удивился Поповкин.
Я показала на толстый том, лежащий на тумбочке.
– Тут написано, как можно состарить современное полотно. Грубо говоря, его покрывают специальным лаком и сушат в духовке. Через определенное время появляется сеть трещин, как на старинных произведениях. Одна беда – кракелюры выходят ровными, а на подлинниках они разные. Метод примитивен, им перестали пользоваться. Так вот, картина, что висит в столовой, – сцена из жизни доброй Клары – состарена не в печке, она действительно древняя. Завтра присмотрись – и поймешь: трещинки похожи на оренбургский платок, словно уникальное вязание. Значит, живописи много лет.
– Здорово! – похвалил меня Николай и на всякий случай грубо польстил: – Не зря тебя считают профи, я до этого не додумался. Так зачем ты тут?
– Прячусь от Бурдюка, – ответила я.
Поповкин закатил глаза.
– Ну не надо!
Я не смогла удержаться и зевнула во весь рот. Много лет назад я, затеяв генеральную уборку дома, совершила глупость. Насыпала в ведро с водой стиральный порошок, намочила в растворе тряпку и начала мыть полы. Тапочки я сняла, решив, что босиком удобнее. На беду, мне захотелось пить. Чтобы не испачкать уже чистую часть линолеума, я на цыпочках пошла к мойке и упала, голые ступни поехали на намыленной поверхности. Шлепнулась я крайне «удачно», угодив бровью об угол обеденного стола.
В считаные секунды глаз отек, а к утру на моей физиономии расцвел редкой красоты бланш. Пропускать работу в советские годы без бюллетеня не разрешалось, а подбитый глаз не являлся причиной для освобождения от службы. Попытки замазать его подручными средствами не имели успеха. Дело было зимой, и в вагоне метро на меня, нацепившую на нос солнечные очки, показывали пальцем. Граждане тогда не носили темные очки в декабре.
В институте я сразу превратилась, как сейчас принято говорить, в ньюсмейкера. Коллеги подходили и задавали один и тот же вопрос:
– Что случилось?
Я честно отвечала:
– Мыла пол и ударились о стол.
Но они округляли глаза и бормотали:
– А! Бытовая травма!
В их голосах звучало сомнение. В конце концов я не выдержала и заявила Катьке Уфимцевой:
– Любовник побил!
Катюха ойкнула, я опомнилась и быстро добавила:
– Шутка. Извини, просто любопытные надоели, упала на мокром линолеуме.
Уфимцеву всегда отличала сердобольность, Катюня обняла меня и жарко зашептала:
– Дашка! Не плачь! Мне тоже доставалось от Тольки. Переживи это молча, сегодня побил, завтра подарок принесет, вот такие они, мужики!
Я возмутилась:
– Эй, ты не поняла, я просто упала.
– Ну конечно, – кивнула Катюха, убежала и через секунду вернулась с невероятным раритетом в руках – толстым томом под названием «Современный английский детектив».
– Вот, – заявила Уфимцева, выкладывая передо мной книгу. – Толька добыл, ему кто-то в благодарность за ремонт машины подарил. Забирай, тебе надо расслабиться.
– Ты даришь мне эту книгу? – поразилась я. – Да за ней надо в очереди год стоять.
– Уноси домой, – запела Катюха, – читай, наслаждайся, синяк пройдет, обида утихнет. Поверь, уж я-то знаю.
К концу рабочего дня мой письменный стол напоминал торговый центр, причем не советский. В универмагах Москвы в начале восьмидесятых не было ничего хорошего. А я стала обладательницей болгарского дезодоранта «Роза», двух керамических мисочек югославского производства из магазина «Ядран», набора косметики польской фирмы «Полена», кухонного фартука с изображением собачек, произведенного в ГДР, десяти пакетов приправы «Красная паприка», шести банок зеленого горошка и стеклянного баллона маринованных огурчиков из Венгрии, латвийских шпрот, куска российского сыра, батона докторской колбасы, пачки халвы и пакета конфет «Белочка». Никто из коллег не поверил версии про намыленный пол, зато никто не усомнился в правдивости сообщения про рукоприкладство любовника.
Окончательно добил меня наш декан, профессор и академик Колышев. Леонид Петрович вызвал меня в свой кабинет и забубнил:
– Ты еще молодая, неопытная, послушай старика. Если мужчина распустил руки, он непременно повторит сей подвиг. Это характер. Или терпи драчуна, или уходи. Подумай, нужен ли тебе хам!
– Леонид Петрович, я всего-то шлепнулась, – заблеяла я.
Колышев смутился.
– Ладно, ладно, прости, я полез не в свое дело. Но сделай правильный вывод! Помни, у тебя впереди вся жизнь! И вот еще, на, держи! Уж не знаю, хорошо ли пахнут!
В моих руках оказалась упаковка «Клима». Я онемела: французские духи стоили бешеных денег и никогда открыто не стояли на прилавке.
– Иди, иди, – замахал руками декан, – недосуг лоботрясничать! Ступай, составь график зачетов, да не наделай ошибок!
Сын Аркадий встретил меня воплями восторга, он тут же вскрыл банку шпрот и, орудуя вилкой, сказал:
– Если за простой синяк столько подарков дали, представляешь, что бы ты получила за сломанную шею!
Мне оставалось лишь удивляться тайнам человеческой психики. Правда вызывает недоверие, а ложь считают истиной…