Леденящая жажда

Таманцев Андрей

Да, попался. А он еще соображает. Как, как она мне говорила? Вспоминай, Жорочка! Так, пока время потянем.

— то и отвечу, что вы недооцениваете женщин. Тем более Софью Михайловну.

— Не вам об этом судить. Не лезьте своими…

— Я и не лезу. Я просто хотел разъяснить вам эту — как вы сказали? — «неувязочку».

— Давайте же. Я жду.

— Не знаю, как дело обстоит у вас с памятью, но у Софьи Михайловны она просто потрясающая. По крайней мере, в том, что касается вас.

— Неужели?

— Она прекрасно

помнит все ваши разговоры, — видимо, они ей особенно дороги. И она была просто уверена, что вы можете жить только в этом доме.

— Почему?

— Только в этом доме может жить человек, который наизусть знает целые главы из Достоевского.

— Почему?

— Вы спрашиваете об этом меня? Вы же сами тридцать лет назад говорили, что мечтаете каждый день проходить по тому маршруту; по которому шел когда-то Раскольников. И выходить именно из того дома, откуда выходил он.

— Это же не факты, а всего лишь рассуждения.

— Но они, согласитесь, действительно оказались правильными.

— Это чистая случайность.

У Жоры зазвонил мобильник. Он отошел немного в сторону.

— Алло, Георгий Константинович. Это Голубков.

— Да.

— Что — да? Вы нашли его?

— Да.

— Вы у него в квартире?

— Да.

— Мы можем подъехать?

— Еще не знаю. Сейчас, минутку. Я перезвоню.

Жора повернулся к Кукушкину, напряженно пытавшемуся услышать голос в телефонной трубке. Но, видимо, у него это не получилось.

— Николай Родионович, мне сейчас позвонили из редакции, они спрашивают, не будете ли вы против, если мы проведем сейчас предварительную съемку.

— Я не давал согласия ни на какую съемку.

— Ну так в чем же дело? Дайте.

— Не дам.

— Почему?

— Я не хочу, чтобы моя личная жизнь попала на экран. Я допустил ошибку, пустив вас сюда.

Жора вздохнул, снова отошел в сторону и сообщил Голубкову:

— К сожалению, не получается. Он не согласен.

— Почему?

— Говорит, что не хочет, чтобы его личная жизнь попала на экран.

— Понятно. И ни в какую?

— Нет. Я пытался.

— Подождите, не отключайтесь. Сейчас с ним кое- кто тут поговорит. Дай ему трубу.

— Хорошо. Николай Родионович, это вас.

— Меня?

— Да.

Кукушкин трясущимися руками схватил мобильник, поднес к уху и замер. Он услышал ее.

— Здравствуй, Леша. Я думала, что никогда уже больше не услышу твой голос.

— Здравствуй, Соня… — Язык упорно не хотел его слушаться, и он замолчал.

— Леша, Леша, ты меня слышишь? Алло, алло…

— Я тоже уже не надеялся на то, что ты меня еще помнишь.

— Я помню, я все помню. Леш…

— Да, Соня…

— Можно я приеду?

— Сейчас?

— Да, зачем медлить? Не так уж много времени осталось…,

— У кого?

— У меня… и…

— Что? Что с тобой? Ты больна?

— Нет, нет. Я приеду, ладно?

— Да- да, приезжай.

— Леш,

я сейчас на телевидении, эти товарищи помогли мне тебя отыскать. Я им так за это благодарна. Я уже потеряла надежду тебя найти. Ты не будешь против, если они приедут со мной?

— Соня, зачем это?

Кукушкин дрожащей рукой держал телефон, рукавом другой вытирал снова навернувшиеся слезы. Жора отвернулся. Зрелище было не из приятных.

— Хорошо. Приезжайте. Соня… Мне так тебя не хватало…

— Мне тебя тоже…

Сегодня был поистине удачный день для сидящих на лавочке старушек.

Через полчаса после появления любопытного журналиста к тому же самому подъезду, где проживал Николай Родионович Иволгин, подъехал черный «фольксваген-пассат». Из него вышли четыре человека. Судя по всему, это была съемочная группа известной телепередачи «Жди меня». Первым из машины вышел интересный немолодой человек, вальяжно размахивавший микрофоном, на котором почему-то не было эмблемы телеканала. Он галантно открыл перед дамой, сидящей сзади, дверцу, и они вместе устремились к подъезду Иволги.

— Девочки, да неужто это она нашего Иволгу ищет?

— Да нет, уж слишком молода.

— Какое — молода! Ты глаза свои слепые-то разуй! Молода… да ей чуть меньше, чем нам будет.

— Ну ты загнула!

— Вы не смотрите, что она как наша молодежь одета. И походка у нее уже не девичья.

— Ну все равно, Иволга-то ей зачем сдался? Он ведь страшный такой, да и психованный… Я тогда в магазин шла… и он мне навстречу…

Вслед за женщиной из машины вылезли два крепеньких молодых парня в серых жилетках со множеством карманов, деловито покопались в багажнике и достали внушительных размеров видеокамеру и не менее внушительный штатив. Это были Артист и Пастух.

Пастух, видимо изображавший оператора, взгромоздил камеру на плечо и бодро зашагал в том же направлении. Артист, которому досталась роль ассистента, долго пытался найти наиболее оптимальный вариант переноски штатива, чтобы создалось впечатление, что он занимается этим всю свою жизнь.

Звонок. Шарканье тапок по паркету. Испуганный взгляд покрасневших глаз из щели двери, сдерживаемой цепочкой.

— Здравствуй, Леша. Это я… Не узнал? — Софья Михайловна волновалась не меньше Кукушкина.

— Здравствуй, Соня. Как я могу тебя не узнать! Ты почти не изменилась… — Его голос дрожал и срывался совсем по- стариковски.

— Ты издеваешься? — Соня вдруг вспомнила свою привычную манеру общения с ним.

— Нет.

— Кукушкин, может, ты наконец-то пустишь нас хотя бы в коридор? — Действительно, таким тоном гораздо проще, спокойней с ним разговаривать.

«Прочь глупую сентиментальность», — подумала она.

— Ой, прости, Соня. Я растерялся и забыл тебя… вас пустить. Сейчас, одну минуту. Да, ты совсем не изменилась, те же интонации. Только я сейчас уже не Кукушкин, не надо так меня называть.