Ледовый десант
Шрифт:
— Не знаю нюансов, — признался Сильченко. — Об этой рации в присутствии командующего корпусом спросил майор Добрин и сказал, что рацию надо сдать.
Стоколос нахмурился.
— Правильно. Рацию я сдам, но куда надо. Получил я ее в Москве, в партизанском штабе. Туда и сдам. Рация — мое личное оружие на войне, как и автомат. Пусть она сейчас лежит в сейфе капитана Зарубы. Настанет час, если меня не убьют, я еще полечу с нею на ту сторону фронта. Вот так и скажу майору Добрину, если он лично будет разговаривать со мной. У меня ведь дорога в партизанский штаб только через Киев.
Сильченко приказал шоферу отвезти капитана Зарубу и Стоколоса на позиции артдивизиона и сразу же вернуться сюда,
Когда «виллис» уехал и Федор Федосеевич остался вдвоем с женой, неподалеку на позиции зенитчиков загремели выстрелы из винтовок и автоматов.
— Прощальный салют, — сказала Маргарита Григорьевна. — Недавно во время бомбежки погиб лейтенант Бончиков. Вчера только принял взвод управления…
— Вон как… Жалко. — Сильченко склонил голову, помолчал. — Война взяла ни за что ни про что лейтенанта Бончикова. А завтра, во время наступления… — Он обнял жену. — Иди, Маргарита, иди, милая, на свою артпозицию. А я тут посижу над картой, надо обдумать разговор с офицерами в штабе.
Маргарита Григорьевна пошла к зенитчикам.
— Милая. Хорошая. И несчастная на этой войне… — прошептал Федор Федосеевич, глядя ей вслед.
Сильченко сел на потрескавшийся от солнца толстый корень вербы, свисавшей над неглубоким рвом, развернул карту. Глаза остановились на стрелке-указателе с надписью над ней «Киев». Ему вспомнился последний день пребывания в городе — восемнадцатого сентября сорок первого года.
Тогда, помнится, он подумал: кто первым вернется к Днепру — Шаблий или он? И когда?.. Лаяли немецкие пулеметы возле Выдубецкого монастыря. Им вторили орудия и минометы. Фашисты вступили в опустевший Киев. На правом берегу Днепра начался уже счет часам, дням и месяцам вражеской оккупации. Он зачерпнул воду в пригоршню, отхлебнул. А Шаблий лег на песок и пил воду прямо из реки.
Сильченко тяжело вздохнул. «У нас больше сил, чем у немцев, и не можем взять Киев! У нас солдаты такого высокого духа, а мы не можем вырваться из этих оврагов и балок на широкий простор…»
Сильченко оторвал глаза от карты, прищурившись, посмотрел на солнце. Оно уже опускалось к горизонту. Было красным.
«К морозу, — подумал Федор Федосеевич. — Прощай, золотая украинская осень!.. А нам бы сейчас туманов и дождей на ноля Харьковщины, Полтавщины, Черниговщины и Сумщины, засеянные рожью и пшеницей. Эти области уже освобождены от немцев, и люди в следующем году впервые за войну соберут урожай. Туманов бы и дождей на нивы и на погибель войскам генерала Гота, который так вцепился в холмы и пригорки вокруг Букринского плацдарма…»
Острые пожелтевшие листья вербы слегка шелестели над головой Сильченко. Он встал, прикоснулся к ним щекой. Грустно улыбнулся. «А завтра этих листьев уже, наверное, не будет. Сорвет ветер. Ведь они еле-еле держатся. За боями и хлопотами и не успел полюбоваться красотой бабьего лета…»
23
Уже третий день громыхает битва на Букринском плацдарме. Войска 40-й и 27-й армий никак не могут ощутимо прорвать оборону немцев и продвинуться вперед. Но и фашисты, сосредоточив большие противотанковые средства на высотах, вблизи дорог и создав глубокоэшелонированную оборону, бессильны сбросить русских в Днепр, чего требовали от командующего 4-й танковой армией генерал-полковника Гота сам Гитлер и фельдмаршал Манштейн.
Николай Федорович Ватутин находился на наблюдательном пункте. Перед ним — панорама плацдарма. Немцы вели интенсивный огонь из дзотов, дотов, из десятков танков и самоходок, вкопанных в землю и расположенных на высотах, простреливая весь плацдарм до самого Днепра. Пехота наступала от крутого как лук, изогнутого берега вверх, на высоты, на которых располагались сотни огневых точек
Генерал Ватутин был хмур. Его тактика в больших битвах — маневр и удар — не сработала. Не утешало и то, что не получилось и у Манштейна здесь, на букринском изгибе Днепра, как и прошлой зимой на Дону, а в июле под Белгородом, первым ударом и всеми силами осуществить свой «срез серпом».
«Танки не в своей стихии, — подумал Ватутин, следя в стереотрубу за боем. — На разных участках битвы этих танков по шесть — девять. Капля в море. Развернуться же большим силам негде».
Это было одной из причин неудач на Букринском плацдарме. Сокрушала оборону немцев и авиация. Десятки самолетов почти беспрерывно висели в воздухе, поддерживая атаку пехотинцев. Но и авиации не удавалось поставить точку над «i» в битве на земле. Последнее слово было за танками и пехотой. Однако завершающего удара на Букринском плацдарме пехота не могла нанести немцам без большой массы танков, которые вышли бы на рубеж Медведивка — Лазирцы — Грушивка. А с этого рубежа танкам уже можно было стартовать к Мироновке, Ржищеву, Василькову, Фастову и дальше на Киев.
Ватутин повернулся к своему адъютанту:
— Передай Москаленко, Рыбалко и Трофименко: наступлению отбой! — И совсем тихо добавил: — А то они, как и их солдаты, будут биться до конца… Я хочу побыть один.
— Есть, товарищ генерал! — козырнул адъютант.
Ватутин шел по траншее к своему бронетранспортеру. Его сопровождал ординарец, двадцатилетний Митя, всегда, словно тень Николая Федоровича, находившийся рядом.
Командующий будто не замечал офицеров и солдат с закопченными лицами, перебинтованными головами и руками, отвечал на их приветствия механически, иногда вскидывал руку к козырьку фуражки, иногда просто кивал.
Со стен траншеи сыпался песок — только что закончился налет вражеской авиации. Бревенчатые и глиняные стены в некоторых местах были красными от крови. Она запеклась, не успев впитаться в землю, в древесину.
У командования фронтом была надежда, что 3-я и 5-я воздушно-десантные бригады, которые посылались в тыл противника соседним Вторым Украинским фронтом, быстро перережут главные коммуникации противника, развернут боевые действия и тем самым будут способствовать продвижению войск 27-й и 40-й армий вглубь Правобережья.
К сожалению, десантная операция, начатая соседним фронтом, не принесла желаемых результатов.
Ватутину вспомнились молодые годы. Когда он был курсантом в Полтавской войсковой школе, к ним не раз приезжал Михаил Васильевич Фрунзе. Напутствовал он курсантов и во время отправки на Крымский фронт. А потом приезжал во время боев с кулацкими бандами. Под Решетиловкой Фрунзе был ранен.
Запомнился день 1 октября 1922 года, когда Михаил Васильевич приветствовал выпускников. Ватутин закончил Полтавскую войсковую школу с отличием. В тот день он получил первую должность — его назначили командиром взвода 76-го полка 23-й стрелковой дивизии, штаб которой дислоцировался в Купянске, недалеко от родного Валуйского района Воронежской области. «Я оправдаю доверие Коммунистической партии быть командиром в родной Красной Армии!» — сказал Ватутин в ответ на пожатие руки Фрунзе. «Я верю! — Фрунзе улыбнулся, добавил: — Верю и как командиру и как коммунисту…»