Ледяные небеса
Шрифт:
Потом следуют по очереди имена жен, невест, матерей и дочерей. Некоторые вынимают фотографии этих леди и молоденьких девушек. Но нашелся и человек, который делает из всего тайну.
Холи говорит только:
— Роза.
И Уорди говорит:
— Кто она, не скажу. Но ее зовут Гертруда Мэри Хендерсон. Это годится?
Годились все имена. Бэйквелл получает свою долю за девицу из бруклинского кабака по имени Лилли, Крин сохраняет верность Стине Якобсен, а доктору Мак-Ильрою известны все семь имен ее королевского величества супруги нашего короля: Мэри Аугуста Луиза Ольга Полина Клаудиа Агнес, принцесса фон Тек.
Одним из последних, кто хотел получить свое печенье, становлюсь я. После долгих колебаний, должен ли я вообще называть какое-нибудь имя, я понял, что голод сильнее моих сомнений, поэтому я прислушался к зову моего сердца и, к собственному моему удивлению, назвал имя моей сестры Реджин.
Так за играми проходят летние дни, и по мере того, как идет время, мы замечаем, что худеем. Как и наша льдина, на которой мы несемся по бесконечному морю Уэдделла. Везде, где мы спим или готовим еду дольше нескольких дней, образуются озера из талой воды, и нередко случается, что на том месте, с которого мы переносим палатку, лед вскоре трескается, через трещину прорывается море и проделывает очередную дыру в нашем замороженном плоту.
Этот процесс имеет свои преимущества: время от времени из трещин выныривает один из немногих тюленей-крабоедов, которые плавают в это время года у границ южной полярной области, и прежде чем тюлень поймет, что оказался среди тюленеедов, в дело вступает винтовка Уайлда. Его искусство точной стрельбы в начале апреля спасает жизнь Сторновэю, когда тот, думая, что обнаружил великолепного тюленя Уэдделла, устремился к полынье с ножом. Менее чем в десятке метров перед ним на лед вылезло серо-черное полосатое чудовище, тоже, вероятно, движимое заблуждением. Оно глядит тусклыми глазами, а из его усеянной острыми как иглы зубами пасти вырываются пронзительные крики.
— Маклеод! Назад! Сторновэй, нет!
Морской леопард вдвое больше и вдвое быстрее Маклеода, он изо всех сил, скользя и извиваясь, ползет к орущему как ребенок Сторновэю. Хищник почти догоняет нашего спотыкающегося на льду бывалого матроса, когда Фрэнк Уайлд стреляет из карабина. Ему достаточно одного выстрела.
В брюхе морского леопарда мы с сэром Эрнестом и Грином находим кучу странной, совершенно белой рыбы. Это, как объясняет нам Боб Кларк, ледяная рыба, кровь которой не красного, а белого цвета. Всего мы насчитываем тридцать одну рыбину, но поскольку три из них наполовину переварены, остается ровно двадцать восемь, то есть по одной рыбе каждому.
Маленький морской леопард, серебристый в черную крапинку, рядом дата и число — четыреста тридцать пятый день во льдах… Джордж Марстон любовно наносит наш пир в «Лагере терпения» на антарктические часы.
Мы в унынии, потому что не можем больше думать ни о чем, кроме еды. Так прекрасно с полным животом тяжело шагать по мягкому льду вдоль полыньи и представлять себе открытое море. Оно не может быть далеко! Три тысячи метров лакрично-черной воды лежат у моих ног.
Белое пятно в снегу
— Что за трагедия, если мы не откроем море? Ну-ка, расскажи.
Он не понимает, в чем моя проблема. Конечно, он не возражал бы, чтобы в его честь назвали море, море Бэйквелла, ну а если нет?
— Ну и что? Переживу как-нибудь.
Мы сунули пешни в карманы штанов и взяли по блоку льда, которые мы вырубили из торосов. Мы возвращаемся в лагерь.
— Слушай внимательно и не прерывай меня, — говорю я Бэйквеллу, — и я тебе все объясню.
Я начинаю с самого начала: если предположить, что Кук обнаружил сам дом — Антарктику, то Росс нашел его дверь, то есть море Росса, через которую Скотт, Шеклтон и Амундсен вошли внутрь. А кто отыскал замочную скважину? Это был старый и очень набожный охотник на тюленей по имени Джон Баллени.
С борта своей шхуны «Элиза Скотт», рассказываю я Бэйквеллу, первого февраля 1839 года Баллени направил секстант на солнце. Он рассчитал, что находится на четыреста сорок километров южнее, чем все люди до него. Скрытый за горизонтом, в двух днях пути по чистой воде, лежал вход в море, о чем Баллени не подозревал. Ныне оно называется морем Росса.
Паковый лед и туман вынудили «Элизу Скотт» и небольшую «Сабрину» направиться дальше на северо-запад. Через десять дней плавания Баллени обнаружил группу вулканических островов. Капитан «Сабрины» решил подойти к одному из унылых островков, чтобы взять пробы горных пород. Томас Фримен стал первым человеком, ступившим на твердую почву южнее Южного полярного круга.
Я рассказываю Бэйквеллу о тех двух днях, когда была решена судьба деда Винсента — о тринадцатом и двадцать четвертом марта 1839 года. Тринадцатого марта Баллени записал в судовом журнале: «Сегодня утром на борт поднялся капитан Фримен, он привез юнгу Смита и забрал с собой юнгу Джаггинса». Спустя одиннадцать дней после этого необъяснимого обмена юнгами оба корабля угодили в штормовой фронт. Ночью на «Сабрине» зажгли факел, обозначающий сигнал бедствия. Однако Баллени не смог прийти на помощь капитану Фримену и его людям. Голубой свет был последним следом «Сабрины». Она затонула, и вместе с ней утонули капитан Фримен и юнга по прозвищу Джаггинс.
«Элиза Скотт» вернулась в Лондон как раз вовремя, чтобы некто другой смог переписать ее бортовые журналы и взять их в свою собственную экспедицию: корабли Росса «Эребус» и «Террор» следовали курсом Баллени, и им удалось войти в море, о котором так и не узнал охотник за тюленями.
— Вот. Это вся история, — говорю я.
Бэйквелл бросает лед у входа в палатку. Во все стороны брызгает полужидкая каша из мокрого снега.
— Не повезло! Но они все же вернулись домой живыми и здоровыми. И ты уверен, что Джаггинс — это дедушка Винсента? Сколько же ему было лет? Ведь он уже был отцом.
Согласно вербовочному листу Джейкобу Джаггинсу Винсенту было столько же лет, сколько мне, когда я познакомился с Винсентом, то есть семнадцать. И он был из Бирмингема, как и наш боцман. Знал ли Баллени, что его юнга уже стал отцом, и знал ли об этом сам Джаггинс, в судовых журналах не написано.
С каждым днем становится все яснее, что наша льдина тает, а мы находимся на грани голода, я же между тем еще и еще раз перечитываю рассказ Баллени, чтобы важнейшие детали отложились у меня в памяти. При этом я задаю себе вопрос, зачем я, собственно говоря, это делаю. С лица Винсента исчезла гладкость, пропало и его высокомерие. Оно приобрело такое же выражение сонной печали, как и лица остальных. Ну и что я ему скажу? Что я проверял его слова и прочитал, как погиб его дед? Я должен сказать, я, мол, сожалею, Винсент, но страшная правда заключается в том, что Джаггинс утонул из-за трагической случайности семьдесят пять лет назад?