Ледяные небеса
Шрифт:
— Позвольте мне задать вопрос, сэр. Вы уже выбрали экипаж для этого плавания?
— Да. Все до одного знают об этом, все согласны и готовы, ни о каком принуждении речь не идет.
Все до одного! Если выбрали Бэйквелла, он и есть тот один, который еще не подозревает о своем несчастье. Потому что он об этом рассказал бы. Он сказал бы мне об этом в любом случае.
Снегопад снова усилился; наверху у палаток он насыпал сугробы и укутал тощие фигуры, сгрудившиеся там. В руках в меховых варежках они держат миски и стаканы для холодного супа из собачатины и глотка молока.
— Помедленней, вы, навозные мухи! — это хрипит Грин, в ответ слышно недовольное ворчание.
— Я не могу подвергать опасности шесть человек и ждать здесь, когда меня спасут, — говорит Шеклтон. — Поэтому я возглавлю это предприятие. Капитан Уорсли — важнейший член команды. Если кто и может довести эту лодчонку до Южной Георгии, то это он. В качестве рулевого и самого лучшего моряка, которого я знаю, я беру с собой Тома Крина. Вы плыли с ним в шлюпке и знаете, на что он способен, в том числе в человеческом плане, и это будет иметь очень большое значение. Находиться вшестером целую неделю в тесном пространстве — это очень серьезная нагрузка на нервную систему. Матрос, который в течение всей экспедиции показывал, что выдерживает любую нагрузку и в чьей лояльности и командном духе я не имел ни малейшей причины сомневаться, — это…
— Бэйквелл, — говорю без выражения.
— Правильно, ваш друг. — Мы останавливаемся перед заснеженными корпусами шлюпок. — Меня очень радует, что мистер Бэйквелл тоже готов плыть со мной.
— Я тоже рад, сэр.
Он не верит мне ни единой секунды.
— У меня нет выбора. Чтобы иметь возможность спасти всех, шлюпка должна дойти до Южной Георгии, но это произойдет лишь в том случае, если способности и мастерство всех шестерых будут полностью гармонировать друг с другом и дополнять друг друга. Но это только одна сторона дела, Мерс. Вы чертовски правы: о двадцати двух людях, которые остаются, я не имею права забыть.
Шеклтон оглядывается. Он убеждается, что нас никто не слышит, и смотрит на меня горящими глазами. Потом тихо говорит:
— Я не могу оставлять вместе Винсента, Макниша и Стивенсона. Если бы я рискнул сделать это, результатом стали бы убийства и смерти. Я не могу и не буду рисковать, Мерс! Самого большого возмутителя спокойствия я возьму с собой. Мистер Винсент — сильный человек. Наверное, самый сильный из нас, и он не просто так дорос до боцмана. Я уверен, что он будет полезен во время нашего плавания, при условии, конечно, что мы будем стараться удерживать его в добром расположении духа.
— Да, сэр. Это будет непросто, но Крин и Бэйквелл вместе точно смогут держать его за горло.
— Мистера Крина и мистера Бэйквелла я планирую использовать по-другому. Вы, Мерс, будете поддерживать хорошее настроение Винсента.
Он делает резкое движение рукой и крепко держит меня за плечо. Я оборачиваюсь. Слезы застилают мне глаза. Я опять поворачиваюсь вперед. Но он хватает меня и обнимает.
— Мерс, — говорит он спокойно, — вы нужны мне! Вы нужны всем нам! Вы — единственный, в ком Винсент заинтересован лично. Вы — как иголка в его теле, и я хотел бы, чтобы вы послужили этой иголкой неделю. Вы увидите — его ярость поможет нам выжить. И кроме того, мой дорогой, вы нужны нам как кок. Да, и еще вы — фантастический гребец.
Наставления на время отсутствия
Участок берега, обнаруженный поисковой командой Фрэнка Уайлда, лежит в пятнадцати километрах северо-западнее в хорошо защищенной от ветра бухте. Оценка Боба Кларка оказалась верной: недалеко от пляжа живет колония ослиных пингвинов. Но птицы с двумя большими белыми пятнами над глазами и длинным розовым клювом, кажется, не очень щепетильны при выборе места своего гнездования. Потому что даже уединенный и тихий пляж у подножия голых гладких скал кажется клоакой — под снегом лежит сплошной пингвиний помет. Не помогают даже лопаты — везде кучи желтого помета. Из всех впадин, ям и ямок, где можно было бы установить палатки, идет такой ужасный запах, что находиться там дольше пары минут и работать лопатой невозможно.
Люди с лопатами изрыгают проклятия, а от остальных Фрэнк Уайлд слышит язвительные замечания. Но во всем этом есть и положительная сторона — первый раз за долгое время Карлик Босс показывает зубы и огрызается, вместо того чтобы просто дуться.
Шеклтон благосклонно принимает первый десяток добытых пингвинов.
— Согласен, — говорит он и берет под руку Уайлда, — воняет сильно. Но, джентльмены, зато ослиный пингвин — самый мясистый представитель своей породы. Так что радуйтесь!
— Заткнуть нос и радоваться. Понятно, — кашляя, буркнул Грин, и даже Уайлд не может удержаться от смеха. Ни он, ни Сэр, кажется, не замечают, что шутки Грина — это не черный юмор. Он часто срывал на мне свое раздражение. Но я сам замечаю только сейчас, что Грин перенес все тяготы нашего перехода на шлюпках тяжелее всех остальных членов экспедиции. Я замечаю это по тому, что он несколько раз опирается на мою руку, когда мы вдвоем строим в скалах камбуз.
— Ладно, все в порядке, — кашляет он. — Отпусти-ка меня.
Площадка, на которой мы устанавливаем палатки, представляет собой каменистый и обледенелый участок берега в форме серпа длиной около двухсот и шириной тридцать метров между подножием скал и срезом воды. Хотя в лагере должны разместиться на шесть человек меньше, следует команда перевернуть вверх килем две меньшие шлюпки, закрепить их с помощью валунов и камней на случай шторма. Около десятка оставшихся шкур тюленей и ненужные теперь паруса идут на то, чтобы сделать шлюпки непроницаемыми. К наступлению темноты ранним вечером лагерь уже готов, и люди, которые должны выживать на острове, ищут себе места для ночлега и приема пищи на ближайшие две недели. Они делают это безропотно, почти равнодушно.
Что такое две недели! Две недели прошли с того момента, как мы покинули льдину. Шел четыреста пятьдесят четвертый день во льдах, была Страстная пятница 1916 года. Чиппи Макниш рассчитывает, что ему нужно два дня, чтобы подготовить к плаванию «Джеймса Кэрда». Он должен уйти в море на второй день Пасхи, в пасхальный понедельник. Я стараюсь не думать об этом и нахожусь как во сне, почти так же, как тогда, — перед отплытием «Джона Лондона» из Ньюпорта. Бэйквелл прав: наверное, я ничему не научился. Когда я его спрашиваю, чего он больше боится — оставить товарищей или плыть в неизвестность на латаной-перелатаной лодчонке, он просто качает головой и говорит:
— Ни того ни другого. Я боюсь лишь того, что не выдержу до конца. Что из-за этого шлюпка не доплывет. И что из-за этого у Уайлда и других не будет шанса когда-либо вернуться.
Его голос звучит жестко и ровно, он нервничает и держится напряженно; я мешаю ему подготовиться психологически. Скоро он совсем ничего не будет говорить. Он будет готов к плаванию, и от его опасений ничего не останется.
Но пока еще он мог общаться. Он взглянул мне в глаза.
— Послушай-ка, малыш: мы вшестером держим это дело в руках. Лучше сделать так, чем сидеть здесь на пингвиньем дерьме и замерзать, с нетерпением ожидая следующего дня, который, скорее всего, не наступит. Не говори никому, но я наслаждаюсь каждым чертовым мгновением на пляже Фрэнка Уайлда, хотя скоро с ума сойду от тоски.