Легенда о гетмане. Том I
Шрифт:
– На все воля Божья, – наконец сказал он, выслушав обстоятельный рассказ сотника. – Проклятый дозорца от меня никуда не денется, из-под земли найду. Но пока что приватные дела надо отложить в сторону – сам видишь, какая крутая каша заваривается. Никогда прежде не было, чтобы казаки одерживали такие победы и так потрясали до основания Польшу. А почему? Потому, что вместе с нами поднялся весь русский народ. Вся Русь выступила против ляхов, а не только одни казаки, как в прошлые годы…
Он встал из-за стола и, подойдя к Дорошенко, положил ему на плечо руку.
– Знаю, тебе сейчас нелегко, все об Оксане думаешь, – гетман
Он умолк, прошелся по шатру, затем продолжил:
– Я бы тебя в полковники произвел, у тебя под началом вон сколько людей, да больно молод ты еще. По правде говоря, в старые времена, тебя б еще и в запорожцы принимать нельзя было.
Заметив, что лицо юноши покрылось румянцем, гетман успокоительно похлопал его по плечу.
– Ладно, сейчас другие времена. Оставайся пока при мне, а там видно будет.
Старшим казацкого посольства в Варшаву к королю и сенату был назначен Филон Дженджелей. Он должен был передать предложения Войска Запорожского по урегулированию вооруженного конфликта, состоявшие из 13 пунктов. В целом предложения носили довольно умеренный характер: восстановление казацких льгот и привилегий, амнистия всем участникам военных действий, увеличение реестра до 12 000 казаков. Кроме того, была высказана просьба об уплате реестровикам жалованья за последние пять лет и о предоставлении свободы исповедания греческой веры на украинных территориях. Отдельно Хмельницкий обратился с письмом к королю, в котором объяснял, что запорожцы вынуждены были обороняться от коронного гетмана, который двинулся со своими войсками на Сечь, хотя к этому не было никаких оснований. В письме также приводились факты насилий, чинимых поляками в отношении казаков и уверения в том, что, хотя они, обороняясь, и разгромили коронное войско, но от службы его королевской милости не отказываются, просят прощения и остаются верными слугами Речи Посполитой.
Уже в первых числах июня все было готово к отправке депутации в Варшаву, но неожиданно случилось событие, которое перечеркнуло надежды Хмельницкого на мирный исход переговоров в Варшаве. Вечером 4 июня в гетманскую ставку на взмыленной лошади прискакал гонец от Федора Богуна с сообщением, что 28 мая в Мерриче скоропостижно скончался король Владислав 1У. В донесении сообщалось, что ходят слухи, будто умер он не своей смертью, а его отравили.
Это известие, как громом поразило запорожского гетмана. Хмельницкий знал, что в последнее время король не очень хорошо себя чувствовал, но он был еще далеко не стар и недуг его не носил опасного характера. Эта роковая смерть круто меняла все планы и намерения Хмельницкого, так как он понимал, что до избрания нового короля сенат никакого решения в отношении казаков принимать не будет.
Гетман еще раз перечитал донесение уже вслух, словно надеясь найти в нем ответ на вопрос о том, какие же теперь действия ему нужно предпринять, затем поднял взор на Выговского, который, передав гетману письмо, почтительно ожидал дальнейших распоряжений.
– Вот, Иван, тяжелая утрата постигла нас, покарал нас Господь за грехи наши – глухо сказал он, – умер наш отец и заступник! Осиротели мы, как Бог свят, осиротели!
Хмельницкий
– Утрата тяжелая, Ваша милость, что и говорить. Но с другой стороны…
– Что с другой стороны, – резко спросил Богдан, – договаривай!
Выговский выпрямился и смело глянул ему в глаза:
– Но с другой стороны, теперь у ясновельможного гетмана развязаны руки. Во всяком случае, до избрания нового короля. Да и на выборах голос Запорожского Войска будет значить немало.
Богдан остановился и внимательно посмотрел на Выговского. Тот не опустил глаза, а ответил на его взгляд твердым взглядом.
Гетман хмуро улыбнулся и хлопнул его по плечу:
– А голова у тебя, Иван, не только для того, чтобы шапку носить. Может ты и прав. А пока, пойдем, объявим товариществу это печальное известие.
Худые известия, как и беды, не ходят в одиночку. На следующий день поступило донесение от Кречовского, который сообщал, что в конце мая в Путивль в распоряжение царского воеводы Плещеева прибыло сорок тысяч стрельцов, готовых выступить на помощь Речи Посполитой против татар. Пока что они остаются в Путивле, так как воевода еще не вполне разобрался в том, что происходит на Украйне и, где конкретно находятся татары.
Это сообщение встревожило Хмельницкого. Меньше всего он хотел сейчас ввязаться в военный конфликт с Москвой и оказаться между двух огней. Если он и не мог рассчитывать в своих действиях на прямую поддержку русского царя, то, по меньшей мере, его нейтралитет гетману сейчас был нужен, как воздух. Богдан в то время еще не знал, что присылкой стрельцов обязан все тому же Адаму Киселю. Брацлавский воевода еще 1 мая уведомил Плещеева о том, что запорожцы подняли восстание против Речи Посполитой., призвали на помощь татар и вместе с ними намереваются вторгнуться в пределы Украйны. Кисель напоминал царскому воеводе, что по условиям Поляновского мира Россия и Польша обязались вести совместную борьбу против татар, если те вторгнутся в их территорию.
Гетман уже намеревался срочно отправить гонца к воеводе в Путивль, но тут Выговский доложил, что недалеко от Киева задержан и уже доставлен в гетманскую ставку путивльский мещанин Григорий Климов с письмом от Плещеева к Адаму Киселю, который в то время находился в Гоще.
Хмельницкий внимательно прочитал письмо Плещеева. Оно носило приватный характер, воевода интересовался, что происходит на Украйне и, где сейчас находятся татары. Он сообщал также, что царь Алексей Михайлович направил в его распоряжение стрельцов для выступления против татар, но он пока не знает, как ему поступить.
– Вот все само собой и разрешилось, – с облегчением подумал гетман, а вслух сказал Выговскому:
– Распорядись, чтобы задержанного немедленно доставили ко мне.
Когда Климова ввели в шатер, гетман внимательно посмотрел на него. Он обычно редко ошибался в людях и Климов понравился ему своей обстоятельностью и даже некоторой независимостью. Он был одет в обыкновенную одежду русского мещанина, но вел себя с достоинством, без подобострастности и у Богдана даже мелькнула мысль, не переодетый ли дворянин стоит перед ним.