Легенда
Шрифт:
Не знаю, в добром ли здравии найдет тебя это письмо, но я пишу его в миг отчаяния. Только чудо может спасти Дpoc. Я знаю, что ты поклялся никогда более не входить в его ворота, но старые раны заживают, и жена моя уже умерла, как и твой друг Зибен. Теперь только мы с тобой знаем правду. И я никому ее не открывал.
Одно лишь твое имя способно остановить дезертирство и восстановить боевой дух. Меня со всех сторон окружают дурные, назначенные сверху военачальники, самое
Я болен. Рак пожирает меня день за днем.
Нечестно с моей стороны оповещать тебя об этом — — ведь это значит вымогать у тебя одолжение.
Но приди. Ты нужен нам, Друсс. Без тебя мы пропали.
Как пропали бы при Скельне. Приходи как можно скорее.
Твой собрат по оружию
Князь Дельнар.
Друсс сложил письмо и спрягал на груди под кожаным колетом.
— Старик с распухшим коленом и ревматизмом в спине.
Если ты возлагаешь надежду на чудо, мой друг, придется тебе поискать в другом месте.
Рядом с умывальником на дубовом ларе стояло серебряное зеркало, и Друсс пристально посмотрел на себя. Пронзительно-голубые глаза, борода лопатой, скрывающая волевой подбородок. Друсс снял с себя кожаный шлем, поскреб в густой шапке седых волос, снова надел шлем и с омраченным челом спустился в зал.
У длинной стойки он заказал пива и стал слушать, о чем говорят вокруг.
— Я слыхал, будто в армии Ульрика миллион воинов, — сказал высокий юнец. — И вы все знаете, что он сотворил в Гульготире. Когда город отказался сдаться, а Ульрик все-таки взял его, он велел повесить и четвертовать каждого второго защитника. Шесть тысяч человек! Говорят, в воздухе было черно от воронья. Шесть тысяч, подумать только!
— А знаешь, зачем он это сделал? — вмешался в разговор Друсс. Собеседники, переглянувшись, воззрились на него.
— Тут и знать нечего. Он кровожадный дикарь, вот и все.
— Ошибаешься. Выпьете со мной? — Друсс заказал еще пива. — Он сделал это для того, чтобы такие, как ты, разнесли весть об этом повсюду. Погоди! Пойми меня правильно, — сказал Друсс, увидев гнев на лице юноши. — Я не порицаю тебя за то, что ты об этом рассказываешь. Такие слухи расходятся быстро, это неизбежно. Но Ульрик — хитрый вояка. Положим, он взял бы город и поступил бы с его защитниками благородно — тогда и другие города оказали бы ему такое же сопротивление. А так он посеял повсюду страх.
Страх же — хороший союзник.
— Можно подумать, ты им восхищаешься! — сказал другой человек, пониже, с лихо закрученными светлыми усами.
— Так и есть, — улыбнулся Друсс. — Ульрик — один из величайших полководцев наших дней. Кому еще за последнее тысячелетие удавалось объединить надиров? Да еще так просто.
Надирские племена испокон веку сражались между собой — потому им никак и не удавалось стать едиными. Ульрик распорядился своим племенем Волчьей Головы по-иному. Всем соседям, которых он завоевывал, он предлагал выбор: присоединиться к нему или умереть. Многие выбрали смерть, но избравших жизнь оказалось куда больше. И войско Ульрика стало расти. Каждое племя, вошедшее в него, придерживается своих обычаев, и обычаи эти уважаются. К такому человеку нельзя относиться легкомысленно.
— Он неверный пес! — откликнулся кто-то из другой кучки беседующих. — Он подписал с нами договор, а теперь собирается его нарушить.
— Я не защищаю его нравственных устоев, — мирно ответил Друсс. — Просто говорю, что он хороший полководец.
Его воины боготворят его.
— Не нравятся мне твои речи, старик, — сказал высокий.
— Вон как? А ты сам не из солдат ли?
Парень замялся, взглянул на своего товарища и пожал плечами.
— Это не важно, кто я.
— Дезертир небось?
— Я сказал — это не важно, старик! — взорвался юноша.
— Небось все вы тут дезертиры? — спросил Друсс, облокотясь на стойку и окинув взглядом тридцать или около того человек, бывших в таверне.
— Не все, — вышел вперед молодой человек, высокий и стройный, с заплетенными в косу темными волосами под бронзовым шлемом. — Но и тех, кто дезертировал, тоже нельзя Упрекать.
— Брось, Пинар, — проворчал кто-то. — Сколько можно талдычить об этом.
— Нет, я скажу. Наш ган — свинья. И хуже того — он никуда не годится. Но вы, разбегаясь, лишаете своих товарищей последней надежды.
— У них и так никакой надежды нет, — сказал светлоусый. — Будь у них хоть капля разума, они ушли бы с нами.
— Нельзя думать только о себе, Дориан, — мягко сказал Пинар. — Когда начнется битва, гану Оррину придется забыть о своих дурацких правилах. Все будут слишком заняты, чтобы блюсти их.
— Я и теперь сыт ими по горло. Доспехи, которые надо чистить до блеска. Парады ни свет ни заря. Бесконечные марши. Полуночные проверки. Взыскания за небрежно отданную честь, нерасчесанные плюмажи, разговоры после тушения огней. Он не в своем уме.
— Если тебя поймают, ты будешь повешен, — сказал Пинар.
— Он не посмеет послать кого-то в погоню за нами. Те, кого он пошлет, тоже разбегутся. Я бросил свою усадьбу, жену и двух дочек и пришел в Дрос-Дельнох драться с надирами. А не для того, чтобы драить доспехи.
— Что ж, иди, приятель. Надеюсь только, ты не будешь жалеть об этом всю жизнь.
— Я уже жалею — но решения своего не изменю. Пойду на юг к Хитроплету. Вот настоящий солдат!
— Жив ли еще князь Дельнар? — спросил Друсс.