Легенда
Шрифт:
Теперь Китан, возвратясь к настоящему, влез на верхушку башни и велел своим людям опустить укрепленный на петлях передний помост. На стене в трехстах шагах от себя он увидел Побратима Смерти в черной одежде, опершегося на парапет.
Стены здесь были выше, чем в Гульготире, и Китан добавил к каждой башне по одному ярусу. Приказав снова поднять помост, он проверил прочность крепящих башню веревок и спустился с пятого яруса на первый, пробуя по пути распорки.
Всю ночь его четыреста рабов будут работать под стеной, долбя камень перевала и расставляя мощные вороты через каждые сорок шагов.
Тысячи людей придвинут башню на шестьдесят футов к стене, и этот прогал начнет понемногу сокращаться: под башней пропустят трехдюймовые канаты, протянут их через вороты и будут тянуть сзади.
Рабов, которые долбят выемки для воротов, защищают от лучников передвижные загородки из туго натянутой бычьей кожи, однако многие погибнут под градом камней со стены.
Но Китана это не заботит. Заботит его только ущерб, который могут причинить воротам — а они ничем не защищены.
Бросив последний долгий взгляд на стену, он отправился к себе, чтобы дать наставления механикам. Друсс следил за ним, пока он не скрылся среди шатров, заполнивших долину на две мили вспять.
Столько шатров. Столько воинов. Друсс велел защитникам сойти вниз и отдохнуть, пока еще возможно. Повсюду он видел искаженные страхом лица и полные едва сдерживаемой паники глаза. Громадность вражеского войска здорово подорвала боевой дух. Друсс, тихо выругавшись, снял свой черный колет, сошел со стены и опустился на мягкую траву. Через несколько мгновений он уже спал. Солдаты, подталкивая друг друга, показывали на него — а те, что поближе, усмехались, слыша его храп. Они не знали, что он не спал уже двое суток и лег только потому, что боялся не дойти до своего жилья. Они знали только, что это Друсс, Мастер Топора.
И что он плевать хотел на надиров.
Лучник, Хогун, Оррин и Каэсса устроились в тени у столовой, и атаман сказал, показав на спящего гиганта:
— Где еще найдешь такого?
— А по мне, он просто усталый старик, — сказала Каэсса. — Не понимаю, почему ты взираешь на него с таким почтением.
— Прекрасно ты все понимаешь — просто дразнишься, как всегда. Это свойственно всему твоему полу.
— Ничего подобного, — улыбнулась она. — Кто он, собственно, такой? Воин. Ни больше и ни меньше. Что он такого геройского совершил? Махал своим топором? Убивал людей?
Я тоже умею убивать. Ничего хитрого в этом нет. Однако обо мне почему-то саг не слагают.
— Сложат еще, дорогая, сложат — дай срок.
— Друсс не просто воин, — тихо заметил Хогун. — Мне кажется, он был всегда. Он образец, пример, если хотите...
— Того, как надо убивать?
— Вовсе нет. В Друссе воплотились все, кто отказывается сдаться; кто упорствует в борьбе, не имея никакой надежды; кто предпочитает смерть отступлению. Он доказал, что ни одно поражение нельзя предсказать заранее. Он поднимает дух одним лишь тем, что он Друсс, — и тем, что все видят в нем Друсса.
— Слова, и только! — сказала Каэсса. — Все вы, мужчины, одинаковы. Одни лишь высокие слова. Кто из вас воспоет крестьянина, который годами борется с неурожаями и непогодой?
— Никто, — признался Хогун. — Но ведь это такие, как Друсс, побуждают крестьян продолжать борьбу.
— Чушь! — осклабилась Каэсса. — Высокомерная чушь!
Крестьянин не нуждается ни в воинах, ни в войнах.
— Победы тебе не видать, Хогун, — сказал Лучник, открывая дверь в столовую. — Сдавайся, пока еще можешь.
— В ваших рассуждениях есть одна фундаментальная ошибка, Каэсса, — сказал Оррин, когда они все расселись вокруг стола на козлах. — Вы забываете ту простую истину, что большинство наших солдат и есть крестьяне. Они вступили в армию только на время войны. — Он учтиво улыбнулся и махнул служителю.
— Тем глупее с их стороны.
— Все мы глупцы, — согласился Оррин. — Война — это безумная комедия, и вы правы: мужчины любят выказывать себя в бою. Не знаю почему — я сам никогда такого желания не испытывал, но слишком часто встречал его у других. Однако и для меня Друсс пример, как верно сказал Хогун.
— Почему?
— Боюсь, что не смогу этого объяснить.
— А вы постарайтесь.
Оррин с улыбкой покачал головой, налил всем белого вина и раздал хлеб. Некоторое время все ели в молчании, и наконец он сказал:
— Есть растение, называемое нептис. Его листья, если их пожевать, облегчают зубную и головную боль. Вот и Друсс такой же. Когда он рядом, страх отступает. Лучше я объяснить не могу.
— На меня он подобного действия не оказывает, — сказала Каэсса.
Бреган и Джилад наблюдали с башни за приготовлениями надиров. На стене под руководством дуна Пинара раскладывали зазубренные шесты, чтобы отталкивать вражеские лестницы, а бар Британ распоряжался расстановкой горшков с маслом. Наполненные и закупоренные горшки помещались в плетеные корзинки. Настроение у всех было мрачное. Почти без слов люди проверяли свое оружие, точили и без того острые мечи, смазывали доспехи и пересматривали каждую стрелу в колчанах.
Хогун и Лучник вышли вместе, оставив Оррина и Каэссу, увлекшихся разговором. Они устроились на траве шагах в тридцати от Друсса, и Лучник прилег, опершись на локоть.
— Мне доводилось читать выдержки из Книги Древних, и одна строчка теперь особенно поражает меня: «Придет час, придет человек». Не было еще часа, когда так позарез требовался бы нужный человек. И вот явился Друсс. Как ты думаешь, это провидение?
— Великие боги, Лучник! Уж не стал ли ты суеверен? — ухмыльнулся Хогун.
— Да нет. Просто хотел бы знать, существует ли судьба, посылающая нужных людей в нужное время.
Хогун сорвал и прикусил стебелек пырея, — Ладно, давай обсудим это. Можем мы продержаться три месяца, пока Хитроплет наберет и обучит армию?
— Нет. Не с таким количеством людей.
— Значит, не так уж важно, что такое приход Друсса — совпадение или нет. Возможно, мы и продержимся несколько лишних дней благодаря его усилиям, но ведь этого мало.
— Люди готовы к бою, старый конь, поэтому лучше не повторяй при них подобных вещей.